Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины
Шрифт:
– Поскольку я могу еще двадцать четыре часа находиться в Одессе, то, следовательно, мое завтрашнее выступление не отменяется. Я могу его провести, – заявил шут.
– Насчет вашего участия в цирковых выступлениях в предписании ничего не сказано. Только о том, что вы должны город покинуть, господин Дуров, – подтвердил городовой.
– Тогда приглашаю и вас посетить мое прощальное выступление. Сделайте нашему гостю контрамарку, – попросил управляющего Анатолий.
– У меня супруга есть, – подсказал городовой.
– Никаких проблем. Сделаем две контрамарки на хорошие
Буфетчик тут же выудил из-под стойки осьмушку бумаги и подсунул управляющему.
– Оп-ля! – последовало абсолютно несерьезное восклицание, и листок бумаги превратился парой росчерков пера в вожделенную контрамарку.
– Благодарствую, – удовлетворенный по всем статьям страж порядка покинул цирковой буфет, на ходу проверяя ладонью, хорошо ли сидит на голове форменная фуражка.
Управляющий небрежно сунул карандаш за ухо и проговорил:
– Вы сами этого добивались, господин Дуров.
– Я и не жалуюсь.
После случившегося продолжать веселье было бы не очень уместно. Биндюжники как люди, сплоченные общей работой, вместе подались к выходу. Пожимали руки Дурову и Поддубному, желали удачи, спрашивали, чем могут быть полезны.
– Куда теперь? – спросил Поддубный.
– Честно говоря, Одесса мне несколько приелась. Да и публика на меня идет по третьему, четвертому разу. Все к лучшему. Надо было сменить город. Думаю податься в Киев. Меня давно приглашали туда. Там тоже есть градоначальник, – усмехнулся знаменитый шут.
– По твоим глазам вижу, ты что-то задумал, – сказал Иван.
– Я всегда что-нибудь задумываю, – усмехнулся Анатолий. – Если хочешь, то можешь поучаствовать.
– В каком качестве? – осторожно поинтересовался Иван.
– Я тебе сейчас все расскажу…
Управляющий одесским цирком почесал затылок.
– Значит, вы меня просите поменять в программе ваши номера местами? – спросил он Дурова и Поддубного, которые вот уже как десять минут находились в его кабинете.
– Абсолютно верно, – подтвердил Анатолий.
– Только об этом мы и просим, – вставил Иван. – Какая разница?
– Значит, борцы не будут закрывать представление. А сделаете это вы? – управляющий уставился на Дурова.
– Все правильно. Мое же выступление прощальное, – подсказал возможное объяснение король шутов.
– А зачем вам это понадобилось? – прищурился управляющий. – Снова крамолу задумали?
– Хуже уже не будет? – спросил Анатолий.
– Куда уж хуже, – прикусил немолодой мужчина губу. – Черт с вами, делайте что хотите.
– Спасибо вам, – очень обрадовался Дуров.
Управляющий справедливо подозревал, что знаменитый шут собрался в своем репертуаре поквитаться с градоначальником, но решил не мешать свершению мести. Зеленого он ненавидел не меньше Дурова, вот только показывать это открыто не собирался.
Зал был полон, пустовала только ложа градоначальника. Представление шло своим чередом. Публика шушукалась, ведь весть о том, что Дурова вынуждают
– Дурова давай!
– Дурова и его свиней!
Коверный выдержал паузу, дождался, пока свист утихнет, а потом важно сообщил:
– Достопочтенная публика. Прощальное выступление Анатолия Дурова и его дрессированных помощников состоится в самом конце представления. Имейте терпение. А теперь на нашем манеже непобедимый силач из Севастополя Иван Поддубный…
Иван Максимович продемонстрировал свой коронный номер с телеграфным столбом, перебрасывал гири, поднимал штангу. Затем провел несколько схваток, довольно легко победив противников. Он с легкостью завоевал признание местной публики, чувствовалось, что его полюбили и не хотят быстро отпускать с манежа. Выйдя в третий раз на поклон, Поддубный, вопреки обыкновению, решил взять слово. Он не был мастером говорить, а потому незатейливо изложил суть:
– Дамы и господа. Я бы с удовольствием еще развлекал бы вас. Но нашему общему другу Анатолию Дурову предписано покинуть город. Ему разрешено находиться в границах Одессы еще только три часа. Поэтому дайте ему возможность выступить. Прямо с манежа он отправится в дальнюю дорогу. Все желающие могут его проводить по улицам города до самой заставы.
– Точно, дело говорит!
– Дурова!
Закричали в зале. Коверному даже не пришлось объявлять выход. Дуров буквально вылетел на манеж, сорвав шквал оваций. Он повторил свое вчерашнее выступление один к одному. Были и милые сучечка с кобельком, исполнявшие роль влюбленных. Был и «большой взрыв» из петухов, гусей и уток. Потешал народ ученый свин, выбиравший «свою» газету. И тут на манеж вышел коверный и напомнил Дурову, что ему следует спешить, иначе не уложится в отведенное ему время.
– Пора заканчивать, – вручил он ему предписание.
Дуров громогласно зачитал его, а затем случилось преображение. Анатолий без всякого перехода стал читать знаменитый хрестоматийный монолог Чацкого из пьесы «Горе от ума». Читал не просто, а как хороший драматический актер.
«…где оскорбленному есть чувству уголок…»
Публика слушала его с серьезными лицами. Некоторые особо чувствительные особы вытирали глаза носовыми платками. Странное и неожиданное это было сочетание. Цирковой манеж и классическая литература. Однако никто не возражал.
– Карету мне, карету! – патетически воскликнул Дуров, вздымая руку.
Ему уже начали хлопать, но тут оркестр урезал какой-то безумный марш. Из-за занавеса выкатила повозка, запряженная огромным боровом. Причем боров был густо выкрашен яркой зеленой краской. Дуров вскочил на колесницу и, потрясая предписанием, стал призывать зал:
– Кланяйтесь ему все, потому что он зеленый! До земли кланяйтесь!
Под хохот людей зеленый боров, гнусно хрюкая, нарезал круг за кругом. Доведя зал до неистовства, когда некоторые уже и впрямь начинали кланяться, Дуров махнул рукой, показывая, что уезжает. Толпа повалила за ним.