Иван Тигров (рассказы)
Шрифт:
Но Васюткин не унимался:
— Ты, главное, не теряйся. Нет такого положения, из которого нет выхода. Мы в белых халатах, каски у нас и то зубной пастой смазаны. Невидимки… Кто нас, мы сами каждого убьём! Разве у нас товарищей нету, нешто мы одни? По две гранаты — это по два друга; у тебя штык-молодец — ещё боец; у меня автомат — это сорок солдат!
Так Васюткин насчитал чуть не роту. Только когда пришлось ползти по снегу, он притих. В окопчике приложил палец к губам и зашептал на
— По делу нам с тобой тут безопаснее всего… Ежели, допустим, враг начнёт артподготовку… засыплет наши окопы минами… разобьёт блиндажи снарядами… сколько наших побьёт? А нам с тобой нипочём! Мы на ничьей земле. Её не обстреливают. Так что не робей, брат.
Бобров и не робел, ему только было скучно. Ночь то выдалась унылая. Ни луны, ни звёзд. Беловатое небо, беловатый снег.
Ничего вокруг не видно. И никого нет. Спать тянет. И ему всё время дремалось. И ведь как коварно — стоя спал, а видел сон, будто он крепится и не спит…
Васюткин за двоих бодрствовал. И вперёд всматривался, и назад оглядывался, и всё же не уследил, как фашистские лазутчики подползли к самому окопчику по лощинке с тыла.
Поднялись вдруг из снега все в белом, как привидения, и хрипят:
— Рус, сдавайсь!
Васюткин сторожкий, как заяц, тут же выскочил из окопчика, дал очередь из автомата и исчез в белой мгле.
А задремавший новичок остался. Когда фашисты дали вдогонку Васюткину залп из автоматов, Бобров пригнулся, как всегда, с опозданием. Но его не задело в окопе, пули прошли поверху.
— Сдавайсь! — услышал Бобров и вначале подумал, что это его опять разыгрывают.
Только какие же могут быть шутки в секрете? Нет, номер не пройдёт! Такая его взяла досада, что захотелось ухватить винтовку за дуло да отколотить насмешников прикладом, как дубиной. Ишь лезут к нему со всех сторон, как привидения, не отличишь от снега. Все в белом, только лица темнеют пятнами между небом и землёй… Страшно, конечно… И дула автоматов чернеют, как мордочки песцов…
— Рус, сдавайсь! — повторили несколько голосов.
И тут Боброва словно перевернуло. Такая взяла злость, что и враги пытаются его напугать ещё хуже, чем свои, света белого не взвидел. Схватил гранату — р-раз её в кучу! Гром и молния! Пригнулся и через бруствер — вторую. Осколки стаей над головой, как железные воробьи. Не мешкая, высунулся из окопа: трах-трах — всю обойму из винтовки, и, не давая врагам опомниться, выскочил, заорал «ура» что было силы. И со штыком наперевес — в атаку.
Так могла действовать рота, взвод, а он исполнял всё это один, точно по уставу.
Но и получилось как по-писаному. Кто же мог ожидать, что один солдат будет действовать, как подразделение. Фашистам показалось, будто они нарвались на большую засаду. И «охотники за языками» бросились наутёк.
И исчезли так же внезапно, как и появились.
— Бей! Держи! — кричал Бобров и не находил, кого бить, кого держать. Вдруг опомнился и похолодел от ужасной догадки. А что, если это была опять шутка и его нарочно напугали свои и этот противный Васюткин? И он палил зря, как трус и растерёха…
В снегу что-то зашевелилось. Бобров заметил, что наступил на полу белого маскировочного халата. И кто-то копошится в сугробе, пытаясь встать.
— Стой, гад! — взревел Бобров, вообразив, что это Васюткин. Прыгнул на насмешника, чтобы как следует потыкать его носом в снег для острастки. И тут же понял, что это не то… Насмешник был усат… И на голове кепка с ушами, какие носят фашистские лыжники.
В одно мгновение Бобров понял, что это враг. И разозлился ещё больше. Ну, свои подшучивают — ладно. Откуда эти-то забрали себе в голову, будто новичок должен быть робким?
— Я тебе покажу «рус, сдавайсь»! Я тебя отучу новичков пугать! — приговаривал он, скручивая врагу руки за спину и тыкая усами в снег.
Наши солдаты, подоспевшие на стрельбу, едва отняли у него порядочно наглотавшегося снега фашиста.
— Легче, легче, это же «язык»!
— Я ему покажу, как распускать язык! Надоело мне! То свои шутки шутят… Теперь эти черти начали… Нет, шалишь!
— Ложись! — повалили его в окоп солдаты. Фашисты открыли по месту шума беглый миномётный огонь. Да такой… наши едва живыми выбрались.
И только потом разобрались, что Бобров троих из напавших положил наповал гранатами, одного убил в упор из винтовки да одного взял в плен.
А Васюткина, чуть живого, нашли недалеко в овраге. Автоматной очередью чересчур бойкому солдату фашисты перебили ноги, когда он попытался от них удирать. После перевязки и стакана спиртного Васюткин приободрился, приподнялся на носилках и откозырял начальству.
— А где же вы были, Васюткин, когда Бобров отбивался от врагов?
— Проявлял смекалку! Раненный первым залпом, по-тетеревиному зарылся в снег. Дожидался взаимной выручки! — ответил неунывающий Васюткин.
— Значит, Бобров один разогнал целую банду?
— Так точно!
— Ну, молодец, товарищ Бобров, поздравляю с боевым крещением. Представлю к награде! — сказал командир.
— Служу Советскому Союзу!
— В первой стычке и такая удача… Как это у вас так лихо получилось?
Бобров смутился: по сибирским понятиям «лихо» означало «плохо». Ему бы надо ответить: «Действовал по уставу», а он запнулся, как школьник на экзамене от непонятного вопроса, и, покраснев, ответил: