Иван V: Цари… царевичи… царевны…
Шрифт:
Патрикей тем же топором разделывал упалые деревья. На дрова. Но и на бревешки. Хотел баньку скласть. А еще овин. Глядишь, и скотинку кое-какую заведут. Пробудился в Патрикее хозяйственный мужик. Видно, унаследовал от родителей крестьянскую душу.
Тяжело трудились всю весну и лето. Пни надо было выжечь — поди-ка выкорчуй! А были они сырые и огню поддавались худо. Щепа и хворост и тут пригодились. Та, что сохла прямо на земле. Обложит ею пень, как запеленает, а потом и подожжет — то было Варькино дело. Пень и затлеет. Но
Труждались от зари и до зари. Тут же на месте и кормились, чем Бог послал. Времечко-то страдное: один день год кормит. Успеть бы вскопать да засеять. Благо семян сам Игнатий пожаловал. Ржи да полбы на кашу, а еще репы да брюквы-калиги — на разговенье. Более ничего здесь и не сеяли. Благо лес, река, озеро все остальное дарили — только умей взять.
Настал великий праздник Преображения Господня. С раннего утра потянулись все в церковь. Вырядились сами и вырядили детишек. А Патрикей с Варькой, засветло помолившись, собрались на свою пашенку. Почти у самого порога застиг их Герасим.
— Здорово живете! С праздником! А я думал сообща в храм пойти. Благолепно служит отче Игнатий, яко златоуст проповедь скажет.
— Да мы с радостью бы, — отозвался Патрикей, смутившись, — да вот собрались на пашенку: кабаны проклятые повадились ее рылами погаными буровить, спасу нет. Коли не оборониться, все труды прахом пойдут.
— Без городьбы плохо, — согласился Герасим. — И у нас, пока не огородились, кабаны озоровали.
— Перебить бы их, да как без пищали? Стрела не берет — шкура толста, — уныло сказал Патрикей. — А удирают прытко.
— Ну, коли так, то я пошел, — произнес Герасим. — Увидимся опосля. — И пошел себе вразвалку.
Церковная дверь была распахнута, изнутри доносился гул голосов. Герасим взошел одним из последних. В небольшом помещении были, почитай, все обитатели скита. Набились плотно: хотел Герасим пронырнуть поближе к аналою, ан затерли его. Ждали старца. Вот он показался из алтаря, и гул почти мгновенно смолк.
— Братие! — звучным голосом провозгласил он. — Сегодня светлый праздник Преображения Господня, один из двунадесяти главных праздников христианства. Вспомним: Христос со своими учениками Петром, Иаковом и Иоанном взошел на гору Фавор. И как сказано в Евангелии — преобразился пред ними. И просиял вдохновенный лик его, стал он, как солнце, а одежды его сделались белоснежными, подобно свету.
И вдруг предстали пред ними Моисей и Илия, и обратились к нему, к Иисусу. И осенило их облако, а из него грянул глас Божий: се есть сын мой возлюбленный, в коем мое благоволение: ему повинуйтесь.
И вот — исчезло облако, а с ним Моисей и Илия. Так Господь явил свою волю. Так восславим же во псалме.
Певчие затянули: «Пойте Господу песнь новую, хвала ему в собрании святых…»
И
— Идут! Идут!
С улицы в храм ворвался мальчишка. Глаза его были расширены, рот раззеван в крике. Весь он был олицетворением страха.
— Идут!!
И тотчас вместе с криком послышался барабанный бой и визгливые звуки флейты. Шла карательная команда стрельцов. Старец Игнатий не потерял присутствия духа.
— Братие! — воззвал он. — Не покоримся никонианским иродам. Затворимся!
Стоявшие у входа стали выскальзывать наружу. Старец приказал:
— Дверь на запор!
С шумом затворилась массивная церковная дверь, изнутри и снаружи окованная железом. Лязгнули железные засовы. Гул испуганных голосов мгновенно замер. И наступила мертвая тишина. Люди инстинктивно притаились в напряженном ожидании. А вдруг минует, а вдруг лихо пронесет…
Так, в ожидании, прошло полчаса, а может, час. Барабан и флейта то приближались, то отдалялись. Наконец они и вовсе замолкли. И у молящихся ожила надежда.
Ее разрушил грубый стук в дверь. Стучали чем-то массивным. Потом глухой голос приказал:
— Отчиняйте! Во имя великих государей!
— Молчите, братие! — вполголоса призвал старец. — Не дадимся сатаниным слугам!
— Покоритеся воле государской! — с этим возгласом в дверь забарабанили ожесточенней.
— Не покоримся, не покоримся, — зашелестело по церкви.
И неожиданно в эту напряженную тишину ворвался детский голос:
— Мамка! Хочу домой! Мамка, тятька, хочу домой!
И словно плотину прорвало. С разных концов церкви отозвались детские голоса. И причитанья:
— Домой, домой, домой!
Духота сгущалась, становилась невыносимой. Единое сообщение с волей — дверь — была затворена. А с нею и доступ свежего воздуха. Церковь строилась как зимняя, окошки были малы и заделаны.
В дверь барабанили все ожесточенней. Потом стрельцы где-то раздобыли бревно и стали таранить дверь. Она не поддавалась.
— Братие! — звучным голосом воззвал старец Игнатий. — Слуги антихристовы хотят нас извести. Все едино пощады не будет никому — ни робятам, ни жонкам, ни мужам, ни старцам. Примем же кончину, яко святые мученики. За веру истинную!
— Примем, примем, — отозвались робкие голоса в разных концах церкви.
— Вознесемся же к престолу Господню во пламени!
— Вознесемся, вознесемся! — Голоса окрепли.
— Свершим огненное восхожденье! Свещи опрокиньте. Древо сухо, займется.
В самом деле, затлела одна стена, другая. Сначала занялась пакля, которой были законопачены стены, а за нею и бревна.
Едкий дым пополз по полу, меж ногами. А за ним пламя, словно бы вырвавшись на свободу, охватило церковь со всех сторон. И вместе с ним десятки голосов запричитали, застонали в предсмертном чаду:
— Горим! Господи, прими нас!