Иванова ночь

Удальцов Е.

Они, не торопясь, спускались к ручью. После купания парить предстояло Ивану. Вениками он владел не менее виртуозно…

Когда сообщили о гибели Николая в аварии, потрясенный Иван сразу поехал в деревню. В электричке добрые слова о друге он не придумывал – они сами собой сложились в стихотворный экспромт:

Ты стержнем был, надеждой и опорой,Не помню, чтоб кого-то оскорбил,Умело укрощал раздоры, ссоры…Не унижал людей, друзей любил.Гостеприимством отличался – хлебом, солью,Твой дом всегда

открытым был для всех;Мы в баньке парилися вволю,Ужель минут не будет больше тех.Глаза не вспыхнут радостью при встрече,И не обнимешь крепкою рукой,Не сходим на рыбалку в тихий вечер,И не пройдем горою над рекой.Да разве может быть все это правдой?Таким парням бы жить еще и жить!..Но вот печаль вокруг, ты за оградой,И эту боль нам надо пережить.Ты светлым был, как та березка в поле,Как хочется опять тебя обнять;Я знаю, что на все Господня воля,Зачем он взял тебя, мне не понять.Ты будешь жить в рассветах наших синих,Когда в природе тишь и благодать,Таких как ты – порядочных и сильных,Всегда России будет не хватать.

Иван вгляделся в цифры на плите: «Господи, как же это время быстротечно. Течет наша жизнь, словно песок сквозь пальцы. И никто, кроме Бога, не знает, когда она прервется и перейдет в вечность. И твоя жизнь прервалась неожиданно. А банька как стояла, так и стоит. Вот такие, Коленька, дела. Без тебя, без Сани Шахновского деревенька совсем приуныла. Царствие тебе небесное, брат. Господи, упокой душу Николая…»

Обогнув несколько холмиков, Иван подошел к могилкам родителей. Недавно покрашенная ограда поблескивала черным лаком. Он открыл неприятно скрипнувшую калитку. «Надо будет смазать». Невдалеке заухал потревоженный филин. Иван не обратил на него внимания, но невольный холодок по телу пробежал.

– Здравствуй, маменька, здравствуй, папенька; здравствуйте, мои лучшие родители. Как вас, родные, не хватает. Когда вы были живы, я даже не понимал, какая мощная опора была за спиной; не стало вас, и она рухнула. Образовалась какая-то пустота, и в ней сквознячок гуляет. А до этого было тепло, уютно. Оказывается, какие мощные взаимосвязи между родителями и детьми. И восполнить их утрату невозможно ничем. Если бы не Божья милость, благодать и поддержка, совсем было бы неуютно и тоскливо в этом мире. Самое интересное – никакие ухищрения в виде сверхкомфорта и сверхразвлечений от этой тоски не спасают. Они только на время ее приглушают.

Не знаю, прав я или нет, но мне кажется, вечная неудовлетворенность человека происходит от противоречий приземленного ума и стремления души к Богу. Ум твердит: какая душа, какой Бог; живем один раз; бери от жизни все. А душа противится, пытается достучаться до ума, заставить его понять и осознать бестолковость, бессмысленность такой жизни. И эту неудовлетворенность, маменька, тятенька, люди пытаются заесть, запить, закурить, занаркоманить, заиграть, зашопинговать… О, мои родные, этого слова вы слыхом не слыхивали.

Раньше как у нас бывало: придешь в свой деревенский магазинчик, купишь самое необходимое, покалякаешь о том, о сем и скорей домой. Теперь это называется «шоппинг» в торгово-развлекательных центрах, где люди могут провести целый день, оставить кучу денег и купить много ненужных вещей. Если бы вы знали, какой поток словесной иностранщины обрушился

на русский язык – волосы дыбом встают. И дела теперь, тятенька, не в конторах идут; и конторы уже ничего не пишут – всю деловую жизнь в офф-ф-и-с-с-ы перевели.

Больше всего меня удручает то, что в русской языковой среде попугайничать для многих стало модным и чуть ли не достоинством. И никто этому толком не противостоит, кроме православной церкви. Провозглашают, национальные ценности, а их, как вода берега, постоянно размывают. Потихоньку нас опять подталкивают к «старым граблям»: сколько можно на них наступать; сколько можно ходить по кругу и уподобляться панургову стаду.

Отец смотрел иронично, даже чуть насмешливо; у матери взгляд был добрый, простой и открытый. «Да, тятенька, погуторили бы мы сейчас вволю с тобой. Любил ты поговорить «за жизнь», поразмыслить, порассуждать, пофилософствовать. Похоже, я в тебя удался. Да и маменька у нас мудрая была. Только в ту пору прекрасную мне все некогда было: куда-то постоянно рвался, суетился, не мог отделить главное от второстепенного… Теперь ничего не попишешь. Многое можно изменить в нашей жизни, кроме смерти. Хорошо, что я тогда к Леленьке заехал. Я же потом вообще к ней зачастил. Не знаю, как все сложилось бы у меня без нее… Но то, что было бы хуже – несомненно.

Она помогла избавиться от душевного разлада. Без внутреннего покоя и согласия жизнь просто не может быть полноценной и счастливой. Никакие ухищрения, никакой самообман не помогают. Прав был Грибоедов, ох, как прав Александр Сергеевич: все горе от ума.

После той встречи с Леленькой я прервал свой «бег в никуда»; остановился, оглянулся на «бесцельно прожитые годы» и увидел, что в них было все: и зависть, и корысть, и алчность, и сребролюбие, и ложь, и тщеславие, и осуждение, и гордость… Нет, я не ужаснулся – это пришло позднее. Тогда я просто начал осознавать свою греховность. И это было началом, первым шагом к выходу из тупика.

Без этого человек никогда не изменится, не избавится от страстей. Только через осознание своих грехов, можно от них избавиться и обрести любовь, смирение, кротость, другие богоугодные свойства души. Эти свойства не только Богу угодны; они приятны в личном общении между людьми, полезны в общественной, политической жизни, необходимы в творчестве, в научных, технических изысканиях. Обладая такими свойствами, человек не навредит ближнему; никогда свою деятельность не обратит во зло…»

Размышления Ивана прервались, он поднял голову и взглянул на луну. Она стояла в зените, светила ослепляюще, и почти не давала теней. Небо вокруг было белесым; яркий, будоражащий свет возбуждал все живое; весенняя жизнь бурлила. В этом свете отец, казалось, смотрел еще насмешливей, а мать с еще большей теплотой и сочувствием.

«Знать бы, дорогие мои, слышите вы меня или нет. Если слышите, наверное, удивляетесь: «Надо же, о чем наш Ванюшка начал рассуждать – о духовном. Жаль, что при жизни нам не удалось поговорить об этом. И не только потому, что тема была под запретом. Я же в ней совсем не разбирался, а это целая наука. Разве знал я тогда о таких взаимосвязях: «Только достигнув определенных душевных свойств, человек начинает осознавать, что он ничуть не лучше, не выше других, даже если обладает несметными богатствами и властью».

Власть Понтия Пилата была ограничена только кесарем. И что?.. «Яду мне, яду…» Все вокруг для него было невыносимо; каждый звук, каждое слово приносили тошнотворную, мучительную боль, а перед помутневшими глазами соблазнительно мерещилась чаша с темной жидкостью: «Яду мне, яду».

Как слаб и немощен по сути даже самый могущественный из земных. Ни пантеон придуманных богов, ни материальные блага всего мира не спасают от этих немощей. И только Иисус Христос смог избавить Понтия от гемикрании, невыносимой головной боли, и тот стал размышлять о какой-то новой, неведомой дотоле Истине… Ему даже захотелось спасти Иисуса от казни…