Иванова ночь

Удальцов Е.

– Не поверил на слово, – разочарованно произнес интеллигент. – Доказательства нужны? К тем, что ты перечислил, прибегать не хочу. Зачем понапрасну разрушать прекрасную ночную идиллию? А я и сам обожаю наслаждаться Божьим твореньем. Предстань я перед тобой в неприглядном образе козлища – все бы испортил, разрушил гармонию, и ты меня, без сомнения, тут же изгнал бы. Много ль мне надо: Иисус, ваш Спаситель, возвысил голос в пустыне: – «Изыди сатана», и меня как ветром сдуло. Сколько заградительных молитв против меня придумали святые….а Крест Честной: «Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящего Твоего Креста и сохрани мя

от всякого зла». И все, Ваня, сбегаю, хвост поджав, как последний трусливый шакал. Какой же я властелин мира? Так, пошкодить – тут меня хлебом не корми. Что касается доказательства, изволь – это я могу «без шуму и пыли».

И незнакомец исчез, растворился. Но не успел Иван и глазом моргнуть, как он появился снова.

– По твоему хотенью и моему веленью могу любой образ принять: хочешь, Саши Шахновского, хочешь, Травушкина Николая – аж даже с веником березовым могу…

– Ну уж нет, этого не нужно. Меня вполне устраивает этот: неопределенный, собирательный образ интеллигента.

Иван понял, что дальше сомневаться было бы глупо и бессмысленно. То, что вначале показалось шуткой, обернулось полной правдой. Перед ним стоял отец лжи, носитель зла, сеятель вражды и ненависти. Он не сделал на Земле ничего благого и доброго; для него, чем хуже, тем лучше; он с удовольствием накрыл бы планету стеклянным колпаком и сладострастно наблюдал, как человечество, изолированное от Божьей Любви и Благодати, с ожесточением пожирает само себя.

В голове Ивана промелькнули гётевский Мефистофель, лермонтовский демон, булгаковский Воланд. Как наяву нарисовалась первая встреча председателя МАССОЛИТа Берлиоза с Воландом.

«Она была как бы призрачной, похожей на предчувствие, галлюцинацию. Маленький, толстенький, лысый председатель со шляпой в руке сидел на скамейке рядом с плечистым, рыжеватым, вихрастым поэтом Бездомным.

Внезапно Берлиоза охватил, на первый взгляд, необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Он тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало, побледнел, вытер лоб платком.

И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый пиджачок… Гражданин ростом с сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия глумливая.

Берлиоз, еще более побледнев, вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..» Ужас до того овладел им, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.»

Нет, никакого страха, тем более ужаса перед…, ну ладно, пусть будет Аггел, коль он так представился, Иван не испытывал: «Не лев же немейский. Тревожит и волнует меня другое; допустимо ли прямое общением с ним, не навредит ли это душе, и не отвернется ли от меня Отец Небесный – вот, что меня реально страшит и пугает.

В этом, наверное, и заключается страх Божий, страх предать Бога хоть в чем-то. Все продумал поганец – настоящий психолог. Заранее попросил сразу не гнать, потерпеть. Почему именно ко мне приперся?..

К доктору Фаусту понятно. Тот недоволен был судьбой, достигнутыми познаниями и готов был на все, чтобы обрести абсолютное знание. А оно человеку не по зубам. Это Фауст знал точно:

И

к магии я обратился,Чтоб дух по зову мне явилсяИ тайну бытия открыл.Чтоб я, невежда, без концаНе корчил больше мудреца,А понял бы, уединясьВселенной внутреннюю связь,Постиг все сущее в основеИ не вдавался в суесловье.

Иван не любил Фауста, считал его образцом гордыни и тщеславия, которые ввергают человека во все самые тяжкие… Когда доктор увидел в книге знак макрокосмоса, пришел в восторг:

Какое исцеленье от уныньяДает мне сочетанье этих линий!Расходится томивший душу мрак.Все проясняется, как на картине.И вот мне кажется, что сам я – бог.

Надо же так возгордиться и вознестись. Гордыня подталкивает Фауста все ближе к пропасти, но ученый муж, захваченный страстью обладания, не замечает этого:

Явись! Явись! – Взывает он.Как сердце ноет!Все помыслы мои с тобой слились!Явись! Явись!Явись! Пусть это жизни стоит!

И дух не заставил себя ждать:

Заклял меня своим призывомНастойчивым, нетерпеливым,И вот…

И вот… струхнул наш герой:

Твой лик меня страшит.

А ты что себе нафантазировал – красавица тебе явится, что ни в сказке сказать, ни пером описать? И дух, конечно, не преминул поиздеваться над незадачливым сумасбродом:

Что ж, возомнив сравняться с нами,Ты к помощи моей прибег?И это Фауст, который говорилСо мной, как равный, с превышеньем сил?Я здесь, и где твои замашки?По телу бегают мурашки.Ты в страхе вьешься как червяк?

И поделом тебе, доктор. К предателям и отступникам у хозяев всегда отношение уничижительное. Ко мне-то чего ради?.. Даже не думал о нем никогда. Просто так ничего не происходит. Что-то лукавый затеял. Не лучше ли сразу, раз и навсегда, от него освободиться?

Все это время, пока Иван размышлял, Аггел не проронил ни слова. Он стоял неподвижно, опираясь на трость и, казалось, ко всему был безучастен. Но на последние Ивановы раздумья отреагировал мгновенно:

– Да ничего, Ваня, я не затеял. Я понимаю, что насильно мил не будешь, но и рубить сплеча не надо.

При этих словах в ушах Ивана то ли прошелестело, то ли кто-то прошептал: «Не бойся, я с тобою». Он улыбнулся: «Да и вообще – Бог полюбит, так злой не погубит».

– Хорошо, я готов поговорить с тобой, но только не здесь…