Ивановская горка. Роман о московском холме
Шрифт:
Вычислив его мысль, спутник довольно хмыкнул и пригласил с собою по соседству за угол для ещё лучшего подтверждения своих выкладок:
— Пойдём-кось ненадолго, я тебе кое-чего позанятнее предложу!
6
Не успели они сделать сотни шагов вправо по Маросейке, как поводырь затянул Ваню-Володю в крохотную букинистическую лавку, помещавшуюся в обшарпанном низеньком здании, где торговали явно уже не первую сотню лет: об этом молча докладывали и обтёртые боками покупателя узкие дверцы входа, и пологий сход по-за ними, ведший книзу, в ушедшую основанием своим под землю тесную комнатку с
Ястребиным оком окинув книжную наличность, Ванин Сусанин попросил вежливеиько «во-он тот томик седьмой-восьмой» и, затянувши поучаемого в укромный угол — насколько здесь вообще возможно было высторопиться в ограниченном до предела пространстве, — листанул его умелой рукою, быстро обретя потребное место.
— Вот полюбуйся-ка, — сунул он было ему самому, но потом, не стерпев пережидать, покуда освоится с делом неспешная; Ванина понятливость — страницы увесистого печатного кирпича, разогнутые в разворот, оказались покрыты целым потоком мелкого шрифта, струившимся в четыре столбца, — выхватил обратно книгу, про которую Ваня-Володя всё же поспел сообразить, что она, как говорится, ещё «досюльная», по старой избыточной орфографии; и, уже не борзясь, хорошо играющим голосом принялся вычитывать вслух:
7
«...Под вечер, в начале шестого часа, мы подъезжали к Ленкорани с северной стороны. Несколько вправо от дороги виднелось странное кладбище. Оно было окопано с четырёх сторон рвом и низенькою насыпью, в которой с северного фаса проделаны высокие ворота на кирпичных столбах. Древесной растительности нет — лишь торчат стоймя намогильные плиты такой формы, какую не употребляют ни русские, ни мусульмане...
Въезжаем в подгородную слободу. Русские белёные избы тянутся «по порядку» в одну линию вдоль отлогого берега Каспийского моря, лицом к нему. Позади дворов — сады, позади садов — болота. На слободской улице гуляло множество русских парней в «спинжаках», сюртуках и ситцевых рубахах навыпуск, забавляясь гармониками. Вместе с парнями, луща подсолнухи и щёлкая орешки, гуляли разряженные по-праздничному девушки и молодицы в платочках и шляпках, а в одном месте они завели даже хоровод, визгливо оглашая воздух русскими песнями. Босоногие мальчишки играли на берегу в бабки, а другие, как истые дети природы, не стесняясь никем и ничем, купались в море.
«Что за праздник?» — думаю себе и начинаю вспоминать; но нет, как ни припоминаю, всё-таки прихожу к безошибочному заключению, что нынче нет ни воскресенья, ни царского дня, ни иного какого... Да что же за день, однако, сегодня? Оказывается, суббота. По какому же поводу гуляет весь этот народ? Престол у них, что ли?
Ямщик только ухмыляется над моим недоразумением. — Да вы знаете, что это такое, — говорит он мне наконец. — Ведь это все субботники. Они шабаш справляют.
8
Признаюсь, хотя и знал я, что в Ленкорани поселены субботствующие сектанты, но чтобы русский человек — как есть, СОВСЕМ РУССКИЙ — справлял подобным образом шабаш, это казалось выше всякого моего ожидания; это было что-то нелепо невероятное! И тем не менее это так, это неопровержимая, очевидная действительность...
Субботники, впрочем, не могут быть названы сектантами в строгом смысле слова: это просто русские Моисеева закона. Они всецело держатся его учения, не признавая вовсе Нового Завета; имеют свои синагоги, устроенные совершенно по образцу; при утренней молитве ежедневно надевают себе на лоб «шел-рош», а на руку «шел-яд» и покрываются «талесом»; всегда носят «цицес», голову накрывают ермолкой или сидят дома в шапке, — словом, исполняют всё то, что предписывается Второзаконием.
Хоронятся они на своих особых кладбищах без гробов, в сидячем положении, облачённые в смертную рубаху — «китель». Гроб-ящик у них один на всю общину, и в нём обыкновенно доставляют покойника только до кладбища».
9
— Врешь, поди! — не захотел внять ушам Ваня-Володя и потянул обратно к себе жирную книжищу, желая удостовериться в неправде услышанного. Но там всё оказалось не только в точности так, а ещё и распространено мпожайшими подробностями, кои довольный произведённым воздействием чтец для пущей краткости пропустил.
Ваня-Володя перелистпул обратно до титула и прочёл: «Собрание сочинений Всеволода Владимiровича Крестовского, том VII, Санкт-Петербург, 1905»; а поверху ещё помещался экслибрис с неясно-знакомою надписью: «Из книг Н. Подкопаева».
— Что, съел гриба? — не удержался от подначки злой указчик, сам ставя том назад, чтобы не обременять безпокойством сиделицу. — Однако гляди не перепутай сгоряча концы: это никакой не знак подлости нашей, а, напротив, семя грядущей зари! Сумей мы только правильно впендюрить этот свой дар легко усваивать всё, что угодно, тогда нам уже действительно ничто на свете не сможет противостать!
— Опять Джон Тейлор песнь свою запел... — заунывно отозвалась от поперечной витрины томившаяся там в безделье, скрестив ножки под коротким халатом и помахивая тапком, стриженная мальчишкою продавщица, отнесшись к Ванину собеседнику запанибрата. Но сам Ваня-Володя на миг обмер в тиши: какой такой Тейлор и ещё, к чорту, Джон, — не ровен час смутьян-иноземец?!
10
— Кинь грусть, — вычитал тот дословно все эти немудрящие опасения по его открытым глазам, как на светящейся подвижной рекламе последние новости. — Я покуда такой же москвитянин, что и ты, мой любезный. Тебя, кстати, как звать-то?
— Иваном с утра.
— Ну вот, так ещё и тезка. И я тоже Ваня; фамилия моя Портнов — а Джон Тейлор получится, ежели это перепереть доточно на аглицкое наречие. Вот она для вящего образца на деле пресловущая наша широкость!
...Слушай, а ты не хочешь перекусить? — спустился он далее в басовый регистр.— Я угощаю; и заодно есть ещё обоюдно полезный разговорчик.
— А где? — отважно полез на рожон Ваня-Володя, только сейчас вспомнивший про голод, как и тот, в свою очередь, про него.
— Да прямо насупротив, отведаем татарского блина у царских родственничков...
— ???
— Вон, видишь в окошко домец на той стороне, выползший чуть не на мостовую, подмяв пешеходную тропку? Строил дядя Петра Великого боярин Нарышкин, а позже жила в услужении у пленного шведского пастора Глюка — Мария Скавронская, что потом сделалась Екатериною Первой. Мы же с тобою, благословясь, запросто отхватим себе там по чебуреку!
11
...Расположась в сводчатом зальце с саженными стенами и кованым паникадилом под потолком, они составили на столике у окна-бойницы свои тарели с двойными порциями густо потеющих казённым маргарином полупирогов-полупельменей, и Тейлор–Портнов счёл подходящим сперва угасить лишние подозрения в своём сотрапезнике.