Ивы зимой
Шрифт:
Гордость, переполнявшая Тоуда, чуть не разрывала его, как воздушный шар. И это едва не произошло, когда судьба преподнесла ему еще один подарок: на другом берегу реки под крыльями аэроплана мелькнули Выдра с сыном в окружении пестрой компании кроликов. Кролики, разумеется, прыснули во все стороны при приближении летающей штуковины, но до них Тоуду в общем-то не было особого дела. А вот вытянувшаяся от изумления физиономия Выдры — это да, это стоило многого. Теперь ничто уже не могло бы вывести Тоуда из того безумного блаженства, в котором он пребывал, проносясь над друзьями-приятелями в грозно рокочущем
Впрочем, летел по-настоящему не то чтобы сам мистер Тоуд. У него хватило остатков благоразумия воспользоваться помощью настоящего пилота-инструктора, — по крайней мере, на первый раз. А уж потом — потом он им всем покажет. И очень скоро: судя по легкости, с которой пилот управлял машиной, было ясно, что научиться этому — сущий пустяк. Жизнь Тоуда, казалось бы навсегда растоптанная неудачами и погубленная во цвете лет, вновь обретала смысл, становилась все более полноценной и расцвечивалась восхитительными красками.
Последние годы были, прямо скажем, не самыми удачными для Тоуда. В них уместились его безумная страсть к автомобилям (вполне объяснимая и простительная), угон, поимка и суд (абсолютно несправедливый и предвзято-пристрастный), долгое пребывание в тюрьме (грустное и ужасное) и, наконец, побег (дерзкий по замыслу и блестящий по исполнению). Однако неприятности на этом не кончились. Мистер Барсук и эти его подпевалы согласились сохранить ему свободу и не выдавать его властям только при соблюдении определенных — весьма жестких — условий, главным из которых было требование, сформулированное следующим образом: отныне он должен был быть хорошим мистером Toy дом.
Потянулись томительные, пустые годы, в течение которых он тихо и правильно жил в своем поместье, стараясь быть хорошим со всеми встречными и поперечными. Единственное, что поддерживало его в эти унылые годы, — осознание того, что окружающие, а в особенности те, кого он имел счастье и честь называть своими друзьями, постепенно теряли бдительность и свыкались с мыслью о том, что он, Тоуд, забыл свои старые привычки, перестал замышлять неподобающие проделки и вообще «значительно изменился», если не сказать — преобразился.
Порой он и сам начинал в это верить, тем более что друзья всячески старались помочь ему измениться, облегчая по возможности его страдания. Зная, какие жертвы он приносит, отказываясь от новых сумасбродных, порожденных тщеславием затей, понимая, каких усилий стоит ему душить в себе хвастовство и честолюбие, они не упускали случая выразить свое восхищение его персоной и чем-нибудь польстить ему.
Но темными ночами, когда любому живому существу не возбраняется помечтать о самом сокровенном, он то и дело обращался мыслями к тем восхитительным проектам, которые были бы непременно осуществлены, не будь он обязан вечно стараться жить как подобает хорошему Тоуду. Да, он мечтал, он бредил, он так тосковал по всему тому, что ему пришлось бросить, по всему тому, что он не успел попробовать, и еще больше — по тому, о чем он даже узнать не успел, а уже был вынужден отказаться, и все ради того, чтобы стать хорошим!
Может быть, он и оставался бы хорошим по сей день, может быть, пытался бы оставаться таким и дальше,
— Интересно, что это? — спросил он себя вслух дрожащим от предчувствия голосом, широко раскрывая заблестевшие глаза и ощущая, как все чаще бьется пульс.
— Может ли это быть тем, что я предполагаю? — пробормотал он, обшаривая небо глазами. — Не здесь ли оно пролетит? — с мольбой прошептал он, заметив вдалеке на фоне облаков черную точку.
Так все и получилось. Красно-желтая летающая штуковина пронеслась точь-в-точь над лужайкой, где вот уже много лет бессмысленно, бездарно, бесцельно (как он тотчас же осознал) убивал свою жизнь мистер Тоуд. Летающая штуковина появилась, пролетела и унеслась, оставив после себя одни развалины от всей твердой решимости мистера Тоуда стать хорошим, той решимости, которую он так долго воспитывал в себе, растил и лелеял. Все пошло прахом.
— Я хочу! Я должен! Я обязан! И я буду! — вопил он, танцуя на траве и вскидывая к небу лапы, словно пытаясь дотянуться до промелькнувшего в вышине адского творения, разрушившего все благочестивые намерения почтенной жабы, решившей не успокаиваться до тех пор, пока на лужайке перед Тоуд-Холлом не будет красоваться такая же штуковина — собственная!
— Вы хотите… чего? Вы должны… что? — попытался выяснить Племянник Крота, по молодости лет не понявший глубины и необратимости происшедшей с Тоудом перемены и, главное, не усмотревший в этом мгновении скрытого зловещего предзнаменования.
— А? Что? — пришел в себя Тоуд. — А, это ты. Ты еще здесь? Я и забыл… — Почувствовав опасность, мистер Тоуд решил сделать все, чтобы мгновенно задуманный план не провалился, не успев начать реализовываться; для этого он решил предпринять отвлекающий маневр и начал заговаривать зубы юному кроту: — Я должен? Нет, я ничего не должен, я не могу, не хочу и не буду! И тебе, мой юный друг, я советую не стремиться стать тем, кем тебе не начертано стать при рождении, не стремиться обрести то, что не суждено иметь кротам. Будь счастлив и довольствуйся простыми радостями, которые дарит нам жизнь. Вот я, например: я ни к чему не стремлюсь, ничего не желаю, кроме мира и покоя и… некоторых хороших и жизненно необходимых предметов…
Чуть не проговорившись, Тоуд замолчал, понимая: не в его интересах, чтобы Племянник догадался, что у него на уме. Он постарался избавиться от юного крота как можно быстрее, прикинувшись для этого больным. Впрочем, это было недалеко от истины, потому что Тоуд действительно уже сгорал в лихорадке страстного желания заполучить эту штуковину.
С того дня мистер Тоуд стал плести свой единоличный заговор с целью обретения аэроплана: сначала он наприглашал к себе в гости всех, кто мог дать ему хоть какие-то сведения по этой теме. Затем, сославшись на необходимость навестить кого-то из родственников, он тайно посетил самое восхитительное зрелище в своей жизни: воздухоплавательное шоу с гонками на аэропланах. Вернулся он окончательно поглощенным своей тайной и начал еще более бурные приготовления, чувствуя, что просто притащить эту штуковину к себе в поместье и начать летать ему не удастся. Нужен план!