Ия, или Вторник для романтики

Гуревич Георгий Иосифович

В очередной понедельник, накануне тринадцатого вторника, машина получила проверочное задание: пойти в лес, собрать коллекцию цветов. Было дано при этом разъяснение: цветком считается растение незеленого цвета, растение надо вырвать с корнями или срезать у самой почвы. Заполнять ящички одинаковыми цветами запрещалось. Машине был выдан электрический аванс на два часа работы, остальное она должна была заработать в лесу.

День был погожий, солнечный и прохладный, какие выдаются в Подмосковье при северном ветре. Машину вывели на пустырь позади забора, на изрытый ямами пустырь, вывели, включили и проводили глазами до синеющей вдали опушки.

Волноваться пришлось недолго. Уже через час с небольшим машина показалась снова.

Пыля гусеницами, она деловито спешила к воротам по прямой, не останавливаясь, чтобы срезать еще один цветочек, - видимо, заполнила все свои емкости. Подлетела к воротам, резко затормозила, как молодой уверенный и рисующийся уверенностью шофер, разом выдвинула напоказ все свои ящички, малые и большие: дескать, полюбуйтесь, какой я молодец.

Чего там только не было в ящичках! Полный набор полевых цветов: нежные лесные фиалки, иван-да-марья в желтой юбочке и лиловом жилете, наивно-голубые незабудки, пронзительно-желтая сурепка, ромашки: "любит не любит - плюнет - поцелует", сладковатая "кашка" - клевер белый, клевер красный, - мягковолокнистый чертополох, полупрозрачный шарик одуванчика и отдельно одуванчики желтые, еще не отцветшие, беленькие чашечки земляники, колокольчики, пахучие зонтики болиголова, а в основном лютики, лютики, лютики, - чуть побольше, чуть поменьше, с двумя цветочками на стебельке, с тремя цветочками на стебельке. И кроме цветов, машина представила еще листья, желтоватые и бурые, засохшие, подходившие под определение "растение незеленого цвета", был подберезовик с изъеденной улиткой ножкой и небольшой белый гриб, налитой, тугой и самоуверенный, была тополиная вата, березовые сережки, голубое яйцо какой-то пташки вместе с травянистым гнездом, гусеница, свернувшаяся колечком, затоптанная папиросная коробка (машина слишком широко трактовала определение: "Собирать незеленое, вросшее корнями в грунт") и венец всего - живой ежик! Оказавшись на солнышке, еж осмелел, высунул свою свинячью мордочку, растопырил уши, уткнулся носом в лужицу, набрал в ноздри воды, поперхнулся и тут же наморщил лоб, готовый мгновенно натянуть колючую защиту на глаза.

– Фу!
– сказал Алеша, как глупой собаке говорят, когда она принесет не ту палку. Он выбросил на землю ежа, гусеницу, яйцо и папиросную коробку: Это фу, и это фу, и это фу. Фу, это не цветы.
– Хотя, в сущности, он и сам был виноват: неточно определил, что такое цветы.
– А эти цветы одинаковые.
– Он разложил на земле набор лютиков...

– И представь себе, она возражала, - рассказывал Ии Алеша, разводя руками.
– У нее, видишь ли, своя концепция была насчет одинаковости. Она показывала различия в форме лепестков, размере листочков, в количестве цветков и листочков. Пришлось прочесть ей лекцию, что совершенно одинаковых предметов не бывает. Название подразумевает вид, тип, группу более или менее сходных предметов. Вот эти желтенькие цветочки с четырьмя лепестками - лютики. Нужен один лютик, остальные - фу!

С чревом, опустошенным на три четверти, проголодавшаяся машина вынуждена была повернуть назад в лес.

На этот раз она не вернулась ни через час, ни через два. ("Видимо, перебрала распространенные виды цветов, новые найти трудновато", - думал Алеша.) Но время шло, беспокойство возрастало. К концу рабочего дня все ходоровцы отправились в лес на поиски.

Кое-где машина оставила следы: рубцы на сырой глине, полосы примятой травы. Впрочем, неопытные следопыты не очень отличали сегодняшние следы от вчерашних. Зато вскоре услышали молву о подвигах машины.

Все встречные женщины хором убеждали не ходить сегодня в лес, лучше вернуться засветло.

– Там шайка грабителей, - уверяли они.
– Убивают, раздевают, насильничают. Одна из нашей деревни шла с цветами на станцию, в истерике домой прибежала. Налетели на машине, сбили, чуть не раздавили...

Услышав про цветы, Алеша

насторожился.

Потерпевшую удалось разыскать. Она охотно рассказала, - в двадцатый раз, наверное, - как она шла по дорожке через березняк, нагнулась грибок подобрать, аккуратный такой подосиновичек, а корзину с цветами поставила рядом ("туточки"). И как раз в эту самую секундочку - трах-тарарах!
– не козлик, не мотоцикл, что-то непонятное как наскочит сзади, как наподдаст, и верзила этакий как спрыгнет, как толканет!.. (Насчет верзилы у рассказчицы не было никаких сомнений.) Но только и она не дура, завизжала, как зарезанная, народ на шоссейке услышал, голоса какие-то зазвенели. Так что бандит струсил, подхватил корзину и удрал на своем мотоцикле - только гарью пахнуло. Да и разронял все с перепугу, зря букеты разорил.

"Проштрафились, - подумал Алеша.
– Голод запрограммировали, сдерживающих инстинктов не дали. Придется объяснять теперь, что такое право личной собственности".

Полчаса спустя на пустынной просеке с глубокими разъезженными колеями, в глянцевитой грязи перед лужами рубцы виднелись очень четко; Алешу остановил бородатый объездчик, трусивший на неоседланной лошади.

– Ты не видал здесь, товарищ дорогой, чудаковатую машину, навроде танкетки-самоделки?
– спросил бородач сердито.

– Не видал, - ответил Алеша уклончиво.
– А что за машина?

– Да уж не знаю, что за машина и какой бес в ней сидит. Не похоже, что взрослый водитель, озорует хуже всякого мальчишки. Влезли ко мне в лесничество, забор повалили, цветы порвали, не столько порвали, сколь помяли, георгины у меня там на грядке, гладиолусы, еще кое-что по мелочи. Главное, парник загублен. Огурцы у меня там были в цвету. И всего-то два цветка сорвано, а пленка вся исполосована в ленты. Легко ли ее склеить, пленку, двадцать квадратов. Возился сколько!

Алеша даже закряхтел.

– Вы, товарищ, не мотайтесь зря, - сказал он.
– Вы возьмите-ка с собой вот эту девушку, покажите ей, что к чему, и составьте акт об убытках, только по-честному, без сочинительства. Акт составьте на Ходорова Алексея Дмитриевича, старшего научного сотрудника ОКБ. Это его машина, пусть он за все и заплатит из собственного кармана.

– Да я лишнего не стребую, - загудел бородач, успокаиваясь.
– Пленку жалко, располосовали на ленты. Пускай ваш Ходоров выпишет мне пленку, и дело с концом. И не к чему акты сочинять, разводить писанину. Да вы зайдите сами, товарищ, поглядите своими глазами. И скажите, чтобы не доверяли там машину мальчишкам.

От лесничества след вел в чащу. Предприимчивая машина продолжала пополнять коллекцию. Двойной отпечаток гусениц ломился через худосочный осинник, на влажной почве машина как бы наметила рубчатые рельсы. За осинником в сырой низине бугрились голубые шапки незабудок, каждая кочка голубой букет. Но незабудки уже имелись в коллекции.

– И главное, не отзывается, - бормотал Алеша, в десятый раз настраивая радиоприемник.

Опять след выбрался на заброшенную, заросшую мелколесьем просеку. Просека сменилась трухлявой гатью через болото. Уже вечерело, над болотом повисал туман. Казалось, воздух уплотняется на глазах: становится непрозрачным над каждым оконцем бурой воды, усаженным тугими кувшинками.

"А ведь кувшинки должны были соблазнить машину. Наверное, она полезла за ними", - подумал Алеша.

И действительно, тут она и нашлась, увязшая по самые глаза. Завязла и билась-билась, пока не израсходовала всю энергию. А когда израсходовала, даже SOS послать не смогла.

Все это происходило в понедельник, накануне тринадцатого вторника. Так уж повелось в ОКБ у Алеши: испытания проводились по понедельникам, выявлялись какие-нибудь неполадки, затем всю неделю они устранялись, в следующий понедельник проходила проверка нового приспособления и после этого Алеше было что порассказать в "Романтиках".