Из бездны
Шрифт:
Бедняга выглядел жалко – он полуполз-полуковылял на одной ноге, вторая ниже щиколотки была изрезана в мясо вместе с кроссовкой. За ним оставался кровавый след, как за гигантским слизнем, черный в тревожном багровом свете.
– Алик, помоги! – прохрипел Багир, цепляясь за чучело росомахи, стоявшее у камина, но рука провалилась насквозь, и он свалился на пол.
– Бага! – взвизгнула Марьям, бросилась к своему парню, но в полуметре от него застыла, побледнев.
– Это просто голо… – Алик осекся.
Длинные бледные руки, словно в фильме ужасов, высунулись из жерла камина, вцепились в Багира; подтянули
– Держи! – среагировал Алик, бросился к Багиру, схватил за здоровую ногу, Марьям уцепилась за футболку.
– Не отпускайте! – выл Багир. – Оно меня утягивает!
Действительно, чьи-то бледные грабли тащили упирающегося Багира в отверстие дымохода.
– Больно! – выл тот на одной ноте. Тот самый Багир, которого били по яйцам полиуретановыми трубками, чтобы узнать, кто вывел с интернатовского общака крипту, но он так и не раскололся и не заложил Алика; тот Багир, что вышел против троих чеченов, когда один из них ухватил Марьям за задницу в клубе. Сейчас он представлял собой жалкое зрелище: бледные руки неумолимо втягивали его в проем, скрючивая, сжимая, подгоняя человеческую анатомию под размеры отверстия.
– Не отпус…
Послышался жуткий хруст, весь Багир вдруг сжался, став похож на чиби-фигурку самого себя – маленький торс, короткие ручки и большая непропорциональная голова, – и исчез в отверстии дымохода. Алик и Марьям, лишившись опоры, покатились по полу. Марьям еще держала руки перед собой; в кулаке остался клочок футболки-анимашки. Ткань тоненько визжала: «Моя грязнуля скинни-кинни-кинни…» Алик что-то едва слышно прошептал.
– Что?
– Я говорю, здесь не было никакого камина!
– На хер камин! – Марьям поднялась на ноги, пришла в себя. – Валим!
Оба сорвались с места и побежали по длинному, из ниоткуда возникшему коридору. В панике они не заметили, что другой коридор, из которого явился Багир, исчез.
Ориентироваться не помогали ни одинаковые чучела, расставленные там и тут, ни узор плитки, который менялся на глазах. Подобно слепцам, Алик и Марьям метались по особняку на ощупь. Переходя из помещения в помещение, они натыкались на фальшивые двери – те на поверку оказывались стенами. А внутри стен – по вентиляции, по коробам для проводов, за декорациями – с жужжанием, словно хищное насекомое, пробиралось нечто кошмарное, неумолимое.
– Сюда! – Алик резко свернул, прошел сквозь стену, будто сам был призраком.
– Ты где?! – завопила Марьям. Из стены выросла рука, втянула ее следом в узкую каморку.
– Не визжи! – зашипел Алик. – Мы в холле, через который пришли.
– В каком холле? Это кладовка для швабр!
– Сейчас – да. Не верь глазам. Щупай стены.
И они принялись обшаривать пространство.
– Есть! – воскликнул Алик. – Хватайся!
Марьям ухватилась за дверную ручку, та оказалась холодной, твердой и успокаивающе-реальной. А еще она не поворачивалась.
– Не открывается!
– Дергай сильнее!
Марьям потянула изо всех сил, даже зажмурилась от напряжения, а когда открыла глаза, не сразу поняла, что свет погас. На потолке вспыхнули два жутких голубых огонька. Послышался звук, какой издает идущий в атаку шершень.
– Врассыпную! – скомандовал
– На лестницу! Беги наверх!
Марьям закрыла глаза, попыталась идти на ощупь.
Лестницу она нашла, когда налетела грудью на перила; удар вышиб воздух. Поднялась по ступеням. Длинный коридор в красном свете напоминал родовые пути. В конце этих путей, маленький и багровый, как эмбрион, стоял…
– Алик!
– Машка!
На потолке закачалась тяжелая люстра из оленьих рогов. От люстры отделилась тень и приземлилась на пол – между Марьям и Аликом.
– Сука! – выдохнул тот.
Нечто выпрямилось, цокнуло каблучками. Костюм с кружевным чепчиком и почерневшим от крови фартуком выдавал в создании горничную. Когда-то эта робогорничная стоила как целый поезд Москва – Питер, с вагонами и пассажирами, но в нынешнем состоянии ее купил бы, пожалуй, разве что аттракцион ужасов. Губы будто пропущены через мясорубку; один глаз лишился склеры и поблескивает голым фотоэлементом, местами содрана кожа, наружу торчат провода и трубки охлаждения. Лицо горничной из белого киберскина жило отдельной жизнью – дергалось, как у приговоренного на электрическом стуле. Со стоном Марьям опознала и источник вездесущего жужжания: им оказался огромный промышленный электронож в руке горничной. Та недолго покрутилась на месте, решая за кем погнаться; потом, видимо, просчитав расстояние, направилась в сторону Марьям.
– Беги! – крикнул Алик, и Марьям побежала. Лестница, как назло, исчезла – или она ее пропустила. В панике она пробежала мимо одной двери, второй и уперлась в тупик.
– Сука…
Горничная никуда не спешила: цокала каблучками, будто собираясь поднести гостю чашечку чая, вот только вместо подноса в ее руке жужжал электронож. Марьям была готова поклясться, что разглядела ошметки плоти и костяную крошку, налипшие на цепь ножа. В голове мелькнуло воспоминание, как из другой жизни:
«Где-то здесь было окно». Может, она запомнила, как выглядит дом снаружи? Неважно. Не до размышлений.
Марьям нашла в кармане кусачки, загородив лицо рукавом кожанки, саданула по стене – в надежде, что не ошиблась. Раздался звон стекла; осколки посекли руки, но в нос уже бил воздух свободы, воздух жизни, пахнущий медвяными травами и морским ветром. И она вслепую прыгнула в этот воздух, свободная и живая!
А потом твердый бетон встретился с левой ногой. Тело пронзило болью. Марьям упала на бок, откатилась в сторону. Попыталась подняться – безуспешно. Из глаз брызнули слезы.
– Алик! – звала она, но на зов явилась горничная. Выпрыгнула через окно, спружинила ногами от бетона и двинулась за жертвой. Неумолимое цоканье приближалось, и Марьям оставалось лишь отползать, ломая ногти о лысые, без травинки, панели. Она старалась не оборачиваться и продолжала ползти. Руки нащупали густую траву давно не стриженного газона, цепляться стало легче. Марьям преодолела еще метр или два, когда жужжание за спиной стало тише. Отстала? Или манипуляторы уже смыкаются на ее, Марьям, шее? Или сел аккумулятор электроножа? Она оглянулась.