Из царства мертвых

Буало-Нарсежак Пьер Том

Флавьер осторожно откинулся в кресле, опустив голову на спинку. Не было сил вытащить из кармана платок и вытереть пот, заливавший лицо. Он, наверное, лишился бы чувств, если бы попытался сделать хоть одно движение, сосредоточиться на чем-нибудь… Он не шевелился, но образ Мадлен не выходил у него из головы, он запечатлелся в его мозгу, как расплавленный воск, жег огнем его сомкнутые веки. «Если это она, я умру», — подумал он. Расписание соскользнуло ему на колени, упало на пол.

Медленно, не доверяя себе, Флавьер попытался собраться с мыслями. Не станет же он терять голову оттого, что встретил двойника Мадлен! Он открыл глаза. Нет. Это не двойник. Кто объяснит, почему мы бываем уверены, что узнали кого-то? Сейчас он знал наверняка, что там, рядом с толстым Альмарьяном, сидела Мадлен, точно так

же, как знал, что это не сон, что он Флавьер и что он страдает безумно… Страдает, потому что знает с той же определенностью: Мадлен умерла…

Альмарьян поднялся из-за стола и подал руку молодой женщине. Флавьер нагнулся за расписанием. Он не менял позы, пока они были в холле и проходили мимо него. Он заметил краешек мехового манто, изящные туфли… Выпрямившись, увидел их сквозь решетку лифта, отбрасывавшую на лицо Мадлен сетчатую тень, напомнившую ему вуалетку, и сердце его пронзила былая любовь… Нетвердой походкой приблизившись к конторке, он бросил на нее расписание, думая только об одном: видела ли его Мадлен, узнала ли…

— Мсье оставляет номер за собой? — спросил портье.

— Разумеется, — бросил Флавьер.

Это слово решило его судьбу. Он и сам это сознавал.

Все утро он бродил вокруг Старого Порта, греясь на солнце. Военные и торговые перевозки сливались здесь в единый поток. От грохота железнодорожных составов старые камни содрогались, словно кратер вулкана. Флавьер наслаждался шумом и человеческим теплом, исходившим от толпы. Но даже на людях страх не отпускал его. Ведь он видел труп, и Жевинь его видел, и та старуха, которая обряжала покойную… и полицейские, которые занимались этим идиотским расследованием. Десять человек опознали тело. Значит, та женщина с Альмарьяном не могла быть Мадлен… Он выпил анисового ликера в баре на улице Канебьер. Всего одну рюмку, но и это помогло ему расслабиться. Он прикурил от своей зажигалки; она, по крайней мере, его не обманывала. Вот она лежит у него на ладони, отполированная постоянным соприкосновением с пальцами, вечно вертевшими ее, будто перебиравшими четки. Мадлен действительно умерла там, у стен колокольни… а еще раньше умерла Полина… И все же… Он вернулся в бар и спросил виски. В голове у него промелькнула столь необычная мысль, что ему нужно было собраться с силами, чтобы хорошенько ее обдумать. Он без труда припомнил их разговор в Лувре. «Я уже проходила здесь под руку с мужчиной, — сказала тогда Мадлен. — И он походил на вас, только у него были бакенбарды…»

И вдруг все встало на свои места. Тогда, в Лувре, он не мог ее понять: жизнь переполняла его, он был ослеплен предрассудками, горе и болезнь еще не наложили на него свою печать… Но теперь он готов принять невероятную и утешительную истину. Когда-то Полина поселилась в теле Мадлен; теперь сама Мадлен… Возможно, и он сам некогда уже любовался этим фиолетовым морем, бурыми облаками!.. Быть может, смерть уже настигала его… Сколько раз?.. Господи, если бы только знать наверное… Но ведь Мадлен знала! Тогда почему ему так страшно? Чего он боится? Очнуться от сна? Перестать верить в чудо? Жестоко разочароваться? Нет, он боится новой встречи с ней: ведь он непременно с ней заговорит. Ему так этого хотелось! Вот только сумеет ли он вынести взгляд ее светлых глаз? Не дрогнет ли при звуке ее голоса?

Флавьер встал, пошатываясь, вернулся в «Уолдорф» и переоделся к обеду. Он оделся в черное, рассудив, что траур его еще не кончился. Войдя в бар, он тут же увидел ее в обеденном зале. Казалось, она о чем-то размышляет, уткнувшись подбородком в ладони. Тем временем Альмарьян что-то втолковывал метрдотелю: вероятно, речь шла о каких-то продуктах с черного рынка. Усевшись, Флавьер сделал знак бармену; тот его уже хорошо знал и сейчас же поставил перед ним полную рюмку. Рядом с ним пары кружились в танце. В распахнутые двери видны были обедающие за столиками, официанты в белых куртках, развозившие тележки с блюдами. Она выглядела грустной. Как раз эта ее грусть всегда очаровывала Флавьера. Она всегда была такой… А ведь Жевинь ее баловал! Нелегко было думать, что незнакомые люди получили после нее наследство, тогда как она сама теперь была бедна и вынуждена жить с этим Альмарьяном, похожим на лукавого калифа из восточной сказки. В ушах у нее поблескивали безвкусные

серьги, ногти накрашены. Прежняя Мадлен была куда более утонченной! Флавьеру казалось, что он видит дурную копию известного фильма с бездарной статисткой в роли звезды. Она почти ничего не ела, лишь время от времени пригубливала вино. Похоже, она почувствовала облегчение, когда Альмарьян поднялся из-за стола. Они зашли в бар, отыскали свободный столик. Флавьер поспешно повернулся к ним спиной, но он слышал, как Альмарьян спросил два кофе. Самое время, чтобы… Но он ни за что не осмелится! Он протянул бармену деньги и спустился с табурета. Теперь надо повернуться и пройти три шага. И тогда четыре мучительных года сотрутся из памяти, он сумеет наконец примирить прошлое с настоящим, Мадлен снова будет с ним, как будто они расстались лишь накануне, после поездки куда-нибудь в Версаль… И кто знает, вдруг она забудет, как тогда покинула его…

Внезапно он осознал, что уже сделал три шага и теперь склонился перед молодой женщиной, приглашая ее на танец. В течение нескольких секунд он видел прямо перед собой Альмарьяна, его желтоватые щеки, влажные бархатисто-черные глаза, и поднятое к нему лицо Мадлен, ее бледный взор, не выражавший ничего, кроме скуки. Она приняла приглашение с угрюмым видом. Неужели она все еще его не узнала? Они покачивались, прижавшись друг к другу; у Флавьера перехватило горло. Ему показалось, что он нарушает некую заповедь, переступает запретную черту.

— Меня зовут Флавьер, — прошептал он. — Вам это имя ни о чем не говорит?

Она вежливо притворилась, будто старается припомнить.

— Простите… право, не помню.

— А как вас зовут? — спросил он.

— Рене Суранж.

Он готов был возразить, но внезапно понял, что она не могла сохранить прежнее имя. От этого его смятение лишь возросло. Он изучал ее исподтишка. Лоб, бледно-голубые глаза, линия носа, высокие скулы — каждая черточка любимого лица, бережно хранимая в тайниках памяти, была такой же, как прежде. Стоило ему закрыть глаза, и он видел себя в Лувре, в том зале, где он первый — и единственный — раз держал ее в своих объятиях. Но прическу этой новой Мадлен не назовешь элегантной; рот выглядел увядшим, несмотря на помаду и крем. Пожалуй, так даже лучше. Он больше ее не боялся. Не боялся прижимать ее к себе, чувствуя, что она живет той же жизнью, что и он. Сначала он испытывал смутное опасение, что она окажется просто тенью. Но перед ним была живая женщина, и он корил себя за то, что уже желал ее, как будто этим он мог осквернить нечто глубокое и чистое.

— Вы ведь до оккупации жили в Париже?

— Нет. В Лондоне.

— Как! Разве вы не занимались живописью?

— Да нет же… Бывает, я рисую от нечего делать, вот и все.

— А в Риме вы разве не бывали?

— Нет.

— Зачем вы меня обманываете?

Она посмотрела на него своим светлым, немного пустым, незабываемым взглядом.

— Я вовсе вас не обманываю.

— Утром в холле вы меня видели. И узнали. А теперь делаете вид…

Она попыталась вырваться, но Флавьер сильнее прижал ее к себе, благословляя в душе несмолкавший оркестр.

— Простите, — заговорил он снова.

В конце концов, Мадлен много лет не подозревала, что она — Полина. Неудивительно, что и Рене пока не догадывается, что она — Мадлен. «Я совсем пьян», — подумалось Флавьеру.

— Как он, ревнив? — спросил Флавьер, подбородком указывая на Альмарьяна.

— О нет, — грустно сказала она.

— Верно, занимается черным рынком?

— Конечно. А вы?

— Нет-нет. Я адвокат. Он очень занят?

— Да. Ему часто приходится отлучаться.

— Значит, мы могли бы видеться днем?

Она промолчала. Его рука скользнула вниз, легла на талию Мадлен.

— Если вдруг я вам понадоблюсь, — прошептал он, — я в семнадцатом номере… Не забудете?

— Нет… Но сейчас мне пора к нему…

Альмарьян курил сигару, читая «Освобожденный Дофине». [10]

10

Дофине — историческая провинция на юго-востоке Франции. Здесь имеется в виду газета, выходившая после освобождения Франции от оккупации.