Шрифт:
Часть первая
Глава 1
— Послушай, Роже, — сказал Жевинь, — я бы хотел, чтобы ты последил за моей женой.
— Она что, тебя обманывает?
— Да нет…
— Тогда в чем дело?
— Даже не знаю, как тебе объяснить. Она какая-то чудная… Это меня и тревожит.
— Чего же ты, собственно, боишься?
Жевинь колебался. Он смотрел на Флавьера, и тот чувствовал, что его останавливает: Жевинь не решался быть до конца откровенным. Видно, он совсем не изменился за пятнадцать
— Нельзя сказать, что я чего-то боюсь, — продолжал Жевинь.
Он протянул Флавьеру шикарный портсигар. И галстуку него был роскошный, и костюм от дорогого портного. На пальцах блеснули кольца, когда он отрывал розовую спичку от фирменной пачечки из фешенебельного ресторана. Он втянул щеки и выпустил струйку голубого дыма.
— Тут надо уловить атмосферу, — проговорил он.
Жевинь и впрямь изменился. Он прикоснулся к власти. За ним угадывались комитеты, общества, товарищества — целая сеть полезных связей и влиятельных знакомых. При всем этом подвижные глаза остались прежними: так же быстро в них вспыхивал испуг, так же мгновенно они прятались за тяжелыми веками.
— Ах атмосферу! — не без иронии заметил Флавьер.
— По-моему, это слово самое подходящее, — стоял на своем Жевинь. — Жена вполне счастлива. Вот уже четыре года, как мы женаты… вернее, исполнится четыре через пару месяцев. Нам с лихвой хватает на жизнь. После мобилизации завод в Гавре работает на полную мощность. Потому-то меня и не призвали. Короче, если учесть все обстоятельства, нас можно назвать счастливой парой.
— Детей нет? — прервал его Флавьер.
— Нет.
— Продолжай.
— Как я сказал, у Мадлен есть все, что нужно для счастья. Да только что-то с ней не так. Она и раньше была со странностями: знаешь, перепады настроения, периоды депрессии… Но с некоторых пор ее состояние резко ухудшилось.
— Ты обращался к врачу?
— Само собой. Даже к светилам! У нее ничего не находят, понимаешь, ничего.
— Допустим, нет никаких органических изменений. А как с психикой?
— Да нет, говорю тебе, дело не в этом!
Щелчком он сбил с жилета пепел от сигары.
— Уверяю тебя, это совершенно особый случай. Поначалу я тоже было решил, что у нее навязчивая идея, какие-то безотчетные страхи, связанные с войной. То она вдруг замолчит: ей говоришь, а она вроде тебя и не слышит. То вдруг уставится прямо перед собой. Уверяю тебя, в этом есть что-то страшное. Можно подумать, она там видит… сам даже не знаю… ну, что-то невидимое. А когда приходит в себя… все равно у нее какой-то потерянный вид… будто она с трудом узнает собственный дом… и даже меня.
Забытая сигара догорала у него в руке. И он тоже уставился в пространство с тем обиженным выражением, какое Флавьеру случалось видеть у него и в прежние времена.
— Ну, раз она не больна, значит, притворяется, — бросил он нетерпеливо.
Жевинь поднял жирную ладонь с таким видом, будто хотел остановить возражение на лету.
— Мне это тоже приходило в голову. Я даже попытался было следить… Однажды пошел за ней… Она отправилась в Булонский лес, уселась там на берегу озера… и просидела неподвижно больше двух часов. Просто смотрела на воду…
— Что в этом такого?
— Да не в том дело. Просто она так всматривалась в эту воду… как бы тебе это объяснить… так пристально, с таким серьезным видом, будто это было бог знает как важно… А вечером она мне сказала, что не отлучалась из дому. Сам понимаешь, я не мог сказать, что следил за ней.
Флавьер то узнавал, то не узнавал своего бывшего сокурсника, и это начинало его раздражать.
— Слушай, — сказал он, — давай рассуждать логически. Или жена тебя обманывает, или она в самом деле больна, или же почему-то притворяется больной. Ничего другого тут быть не может.
Жевинь дотянулся до пепельницы на письменном столе и мизинцем сбил с сигары столбик белого пепла. Он невесело улыбнулся:
— Ты сейчас рассуждаешь точно так же, как и я поначалу. Но я-то ведь точно знаю, что Мадлен меня не обманывает… а профессор Лаварен заверил меня, что она вполне нормальна. И зачем ей притворяться? Чего она этим добьется? В конце концов, никто не станет симулировать ради собственного удовольствия. Никто не будет торчать битых два часа в Булонском лесу. А это ведь лишь один пример из многих.
— Ты с ней об этом говорил?
— Ясное дело, говорил. Спрашивал, что она ощущает, когда вот так… грезит наяву.
— Что же она ответила?
— Что я напрасно беспокоюсь… мол, она не грезит, а просто на душе у нее тревожно, как у всех нас сейчас…
— Тебе не показалось, что она была недовольна?
— Показалось. Недовольна, а главное — смущена, растерянна.
— То есть, по-твоему, она лгала?
— Вовсе нет. Наоборот, по-моему, она была напугана… Я даже расскажу тебе… кое-что забавное. Ты не помнишь тот немецкий фильм, который мы смотрели «У урсулинок» году в двадцать третьем — двадцать четвертом… «Якоб Бём», кажется…
— Помню.
— А выражение лица героя, когда его застали в мистическом трансе? Он еще пытался все отрицать, оправдывался, старался скрыть свои видения? Так вот, и у Мадлен было такое же лицо, как у того немецкого актера… растерянное, будто пьяное, с бегающими глазами.
— Только не говори мне, что твоя жена впадает в мистический транс!
— Я так и знал, что ты это скажешь… Старина, поначалу и я к этому отнесся точно так же. Тоже возмутился… Не хотел признавать очевидное…