Из дома
Шрифт:
Утром мама сказала, что нашла в Ярославле работу в школе для трудновоспитуемых детей.
Мама и тети часто называли меня трудновоспитуемой. Дети в маминой школе большие, наверное, ей страшно приходить по утрам в школу. Мама обещала взять с собой Ройне в Ярославль. Мне тоже очень хотелось поехать с мамой, но она не могла взять сразу нас обоих. У нее мало денег. Мне пришлось остаться. Она пообещала приехать за мной на следующую зиму.
Больше всего мне хотелось на улицу, кататься на санках и лыжах на берегу нашей Хуан-канавы. В морозные дни мы заливали горку водой и катались на дощечках или просто на ногах. Было страшно, когда приходили большие мальчишки, они толкали или подставляли ножку, а сами хохотали
По вечерам бабушка кормила и поила скот, доила корову, а дедушка и дядя Антти растапливали печки: большую круглую печь и маленькую буржуйку, которую ставили на кухне на зиму. Буржуйка накалялась докрасна, у всех краснели лица, а у Арво начинали закрываться глаза.
Потом бабушка стелила нам постель, грела одеяла, приложив к горячей круглой печке, а когда мы укладывались спать, она возвращалась к буржуйке.
Бабушка привезла из Ленинграда много пряников и конфет и сказала, что скоро Пасха — дети будут ходить с вербой по домам и надо будет раздавать гостинцы.
В пасхальное утро мы с Арво отправились по родственникам. Почти вся деревня — наши родственники. И мы собрали много гостинцев. Мы сели, подложив под себя досочку, на прогалине у нашей Хуан-канавы и начали разбирать кулечки с гостинцами. В каждом из них было крашеное яйцо, конфеты, печенье или пряники. Крутые яйца мы не любили, особенно желтки, они были очень сухие и не проглатывались. Яйцами мы кокались — чье яйцо победит, а потом снимали скорлупу, вынимали желток и бросали его в мутную воду. От конфет хотелось пить, мы набирали из канавы воды в горстку и запивали конфеты. Арво спросил у меня, как я думаю, сколько надо сахару, чтобы сделать всю воду в канаве сладкой? Я ответила:
— Это невозможно, потому что вода течет.
Арво побежал домой, принес из чулана мешочек с сахарным песком и высыпал в канаву. Он помешал палкой, вода стала мутной, но нисколько не сладкой. Я сказала, что ему попадет, но он ответил, что никто не узнает, если, конечно, я не скажу, куда делся сахар.
За сахар нам обоим влетело, Арво сказал, что мы вместе всыпали песок в канаву.
Наконец наступили летние каникулы. Я с тетей Айно поехала к маме, ей не разрешали приехать в Виркино. Мама написала, что сняла дачу в деревне, недалеко от Ярославля. Мы приехали прямо туда в деревню, я в тот же день познакомилась с девочками, и мы пошли на качели, которые стояли посреди деревни. Вдруг, когда мы были уже у самых качелей, девочки разбежались в разные стороны. Прямо ко мне подбежала лохматая свинья. У нее была длинная морда, как у собаки, и длинные ноги. Девочки с крыльца закричали, чтобы я убежала, но я не знала, почему надо бежать, ведь это же свинья, а не злая собака. На всякий случай я забралась на деревянные качели. Свинья подбежала и начала грызть и кусать столбы, качели зашатались. Она хрюкала и рычала, как дикий дверь. Стало страшно. Наконец подошел дяденька с палкой и прогнал свинью.
Я пришла домой и рассказала маме про свинью. А она сказала, что в этой деревне есть еще одна странность: люди моются не в банях, а в русской печке.
Мы ходили в лес за грибами и ягодами. Лес здесь был не такой, как у нас в Виркино. У нас росли громадные деревья, и не было видно солнца. В нашем лесу было страшно. А здесь росли только большие кусты и маленькие сосенки, а под ними было полно маслят. Никаких других грибов не было, но зато росло много малины, а Ройне нашел большого, как дедушкина шапка, ежа. Мы палками перевернули его на спину. Он сжался в круглый шар. Мы стали громко звать маму и тетю. Они всегда были вместе и о чем-то разговаривали. Они, наверное, специально уходили от нас подальше. Я знала, что они говорят о папе, о Ленинграде. Они всегда об этом говорят.
Мама обещала оставить меня на зиму в Ярославле. Скоро мы поехали на неделю в Виркино. Тетя Айно и мама каждый день ездили в Ленинград покупать нам продукты в Ярославль. Провожали нас Ройне и тетя Айно. Я радовалась, что еду с мамой, а тетя и мама плакали. Ройне смотрел куда-то в сторону.
Наконец поезд тронулся. Мама обняла меня, прижала к себе, но вдруг вскрикнула: «Смотри, что-то пролилось». Она вытащила все продукты из сетки, там были красные жестяные коробочки с бульонными кубиками, много мешочков со всякой крупой и кулечки с конфетами. Конфеты размякли и слиплись, на них попало топленое масло из кастрюльки. Мама переложила все продукты газетой и стала складывать обратно в сеточку, а я подсела ближе к окошку и запела: «По военной дороге», — но мама начала меня поправлять, ей казалось, что у меня не получается мотив. Бабушке тоже казалось, что я пою неправильно. Мама стала петь со мной, а когда мы кончили, они рассмеялась и спросила:
— Как ты там поешь, кто у тебя там идет?
Я ответила:
— Шел в борме и тревоге.
Мама снова рассмеялась и очень четко и громко проговорила:
— Шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год.
Тогда я спросила, почему это восемнадцатый год шел и как это может быть, чтобы год шел по военной дороге? Мама опять засмеялась, а потом рассказала мне, что, когда она была маленькая, шла война. Она долго что-то говорила про ту войну, у меня начали закрываться глаза, и она замолчала.
Поезд стоял. В наш вагон пришло много народу. Я села к окну и прочла название станции — Бологое.
В наше купе вошел пассажир и сказал, что надо проверить, хорошо ли заперты окна, а то могут ночью с крыши вытащить крюками чемоданы.
Как только поезд тронулся, тети и дяди в купе начали рассказывать страшные истории про воров. Вначале рассказали, как одной тете бритвой порезали глаза, когда та увидела, что они открыли у другой тети сумочку и вытащили оттуда кошелек. Потом о том, как убили одного гражданина и спустили его труп в люк. Мне стало страшно. Мама попросила больше не рассказывать. Мы все легли спать, но я долго не могла заснуть, было страшно, да еще тот дяденька, который закрыл окно, на соседней полке сильно храпел. Поезд остановился. Окно нашего купе оказалось против яркого уличною фонаря. В купе стало светло. Я увидела лицо дяденьки, который храпел. У него был широко открыт рот и проваливались и надувались щеки. Я позвала маму. Она спустилась, легла рядом со мной, обняла меня, и я заснула.
ЯРОСЛАВЛЬ
На перроне толпилось много народу. Открыли окна, мама высунулась и крикнула:
— Сантту! Виено!
К окну подбежали молодые тетенька и дяденька. Это к ним в Ярославль в первый раз и приехала мама. Теперь они нас встречали и улыбались.
У нас было много вещей: чемоданы, сеточки и еще такой мешок, который называли саквояж. Сначала мы сели на трамвай, доехали до Волги, а потом пересели на паром, чтобы переехать на другой берег.
На пароме было много народу — ничего не было видно. Дядя Сантту взял меня на руки. Потом мы шли пешком до дома, в котором у мамы была комната. Дом этот был деревянный, двухэтажный и стоял он рядом с большой сосновой рощей. В квартире жила еще одна семья — это были наши хозяева. Дядя Сантту и тетя Виено скоро ушли, им надо было на работу. Наша хозяйка быстро бегала и показывала, куда что ставить, потом она сказала маме:
— Может, вы шить умеете, я достала мануфактуру.
Я не знала, что такое «мануфактура», но она вынула из шкафа несколько кусков материи, развернула их и показала красивые цветочки на ситчике.