Из дома
Шрифт:
— Muistan [13].
Бабушке больше некогда было сидеть, она стала накрывать на стол, постелила белую скатерть, принесла из чулана блюдо с холодцом, а старая бабушка чистила селедку. Дедушке бабушка велела нарезать хлеб. А дядя Антти принес из чулана бутылки и поставил их на середину стола. Нас она тоже организовала на работу — я вынимала из большого буфета и обтирала полотенцем праздничную посуду. Ройне отправили принести дров для плиты.
Арво раскладывал ножи, вилки и ложки. Бутылки в жарко натопленной комнате покрылись инеем, будто оделись в белые бараньи тулупчики. Но пока мы расставляли посуду
— Тебе-то хватит.
Но дед налил себе полную рюмку, приподнял ее и просто вылил ее себе в рот без глотков. Мы все смотрели на него и улыбались, даже бабушка улыбнулась.
Я со старой бабушкой пошла на кухню мыть посуду. Придерживаясь за стенку, вошел дедушка и начал разогревать большой медный самовар. Он положил в трубу угли, зажег бересту и бросил ее тоже в трубу, потом он хотел сесть на корточки, чтобы раздуть самовар, но пошатнулся, сел на пол и стал смотреться в ярко начищенный самовар, как в зеркало. Он заметил, что я смотрю на него и сделал серьезное лицо, провел пальцем по тому месте, где в монетах были русские цари, подозвал меня поближе, ткнул пальцем в конец ряда и спросил:
— Ну, знаешь, кто это? Я молчала.
— Прочитай, что здесь написано.
Я не успела наклониться, как он проговорил:
— Николай Второй.
Потом он махнул в сторону рукой и протянул:
— Э-э-э…
* * *
Весенние каникулы были большим праздником. Бабушка пекла пироги, ватрушки, блины, а тетя Шура несколько раз сделала вкусное пирожное с кремом. По вечерам взрослые много говорили, а нас отправляли спать. Иногда в те вечера мне удавалось пристроиться где-нибудь в углу незаметно. В большой комнате висела яркая медная керосиновая лампа под белым стеклянным колпаком. Вечером ее прикручивали, в углах было почти темно.
Почем-то взрослые не любили, когда я слушала, считали, что я слишком любопытная, и обычно тут же начинали хвалить мальчишек. «У мальчишек, — говорили они, — есть свои дела, а эти девчонки всегда лезут в дела взрослых».
Но мне было интересно, а мальчишкам вообще все было неинтересно. Арво от разговоров начинал клевать носом, а Ройне любил разбирать старые часы и всякие механизмы, в которых были колесики и что-нибудь, что стучало и двигалось.
Взрослые часто упоминали имена тех красных комиссаров, о которых рассказывал еще папа и чьи маленькие фотографии были в кружочках в календаре, когда мы жили в Ленинграде. Но теперь они называли их имена шепотом, и я слышала, как они говорили о каких-то судах и убийствах. Однажды дядя Тойво сказал:
— Хотите фокус?
Он вынул из кармана завернутый в бумажку спичечный коробок и осторожно снял верхнюю наклейку, а потом дал коробок маме. Мама прочла вслух:
— Город Троцк. Она спросила:
— Где ты ее взял? Дядя не ответил:
— Помните, когда Гатчина была городом Троцком? — спросил он, посмотрев на всех по очереди.
Тетя Айно серьезно проговорила:
— Сожги ее сейчас же.
Но дядя послюнявил наклейку, приклеил ее обратно, завернул коробок в бумажку и снова положил его в карман.
Первой должна была уехать мама с Ройне. Мы все поехали их провожать. Когда я прощалась с мамой, я опять не выдержала и заплакала. Дядя Тойво взял меня на руки, прижал к себе крепко и сказал:
— Не надо, ты же такая большая и умная девочка.
* * *
Тетя Шура научила меня вышивать и обвязывать крючком маленькие батистовые носовые платочки. Я сидела целые дни дома, вышивала и обвязывала. В доме было тихо. Скоро начали собирать свои чемоданы и дядя Тойво с тетей Шурой. Мы их тоже проводили.
Я начала снова ходить в школу. Было сыро. Мы всю дорогу со школы бросались снежками. Возле моего крыльца я положила портфель и начала веником сметать снег с ног. Вдруг кто-то влепил мне крепким комком по голове. Я повернулась и увидела Роопи.
В руках он мял второй комок. Я схватила портфель и побежала по лестнице вверх, распахнула дверь и заметила, что у нас в доме чтото произошло. У всех были заплаканные глаза, мне никто ничего не говорил, но я слышала, как младшая бабушка вечером, когда доила корову в хлеву, плакала в голос. Дедушка уехал к маме и привез с собой Ройне. Он тоже ничего не говорил. Дедушка сильно устал, присаживался отдохнуть, вскакивал, шел в другую комнату и все повторял:
— Suatanan hallitus [14].
Что-то случилось с мамой. Дедушка не выдержал и рассказал своему двоюродному брату дяде Юнни и тете Мари. Когда я забежала к ним после школы за их племянницей Канкаан Анни, которая гостила у них, чтобы вместе идти на горку, тетя Мари обняла меня, рыдая, проговорила:
— У тебя и мамы теперь нет — ее арестовали.
Она что-то еще говорила, но я побежала домой, сбросила с себя пальто и забралась на печку, спрятала голову под подушки. На следующий день приехала тетя Айно. Она накупила маме продуктов и поехала в Ярославль на суд. Ройне увезла к себе в Гатчину до конца учебного года старшая тетя Айно. Я осталась с бабушками, дедушкой, с дядей Антти и Арво.
СВАДЬБА
Я спала с бабушкой в маленькой комнате на ее большой с никелированными шарами кровати. Каждый вечер я хотела дождаться бабушку, но она старалась отправить меня спать пораньше, и я не всегда слышала, когда бабушка ложилась. А однажды, когда мы уже спали, к нам вошел дядя Антти с какой-то женщиной. Они сели около нашей кровати, и дядя Антти сказал бабушке:
— Мама, я женюсь. Бабушка ответила:
— Я уже давно этого жду. Арво тоже будет лучше, он ведь не один сирота у меня.
Дядя зажег спичку, чтобы закурить, я чуть привстала, чтобы увидеть лицо невесты, но бабушка прошептала мне:
— Спи, еще увидишь.
На следующий день бабушка привезла целые бидоны продуктов из Ленинграда — стали готовиться к свадьбе, но свадьба оказалась ненастоящая, невеста не была никак украшена, и гостей было всего лишь несколько человек. Даже не зажгли большую лампу, а поставили в центр стола керосиновую лампу на стеклянной ножке, которая всегда горела на кухне, правда, еды было много — и холодец, и селедка, и всякие маринованные и соленые грибы, и колбаса, и еще бабушка сварила чугун горячей картошки, и бутылок было много на столе, но было тихо, почти не разговаривали, а когда поели, гости вообще ушли.