Из дома
Шрифт:
— Леша. Иди скорее, это Леша. Тетя подошла и крикнула:
— Ты с ума сошла! С чего ты это взяла? Посмотри, как оплыло лицо. Вон пули попали в висок и в ухо. — Она начала тянуть меня за руку, я вырвалась, сунула руку в его карман, достала документы, мои письма. Там еще было вот это (у нее в руке была бумажка) письмо ко мне с фотокарточкой. На фотографии написано «Жене Айно и сыну Жене». В другом кармане лежал небольшой несессер, который я ему подарила. Я сняла сапог, подняла штанину, около левого колена у него был шрам — это был он.
— Вы его там оставили?
— Нет, пока я сидела возле Леши, тетя нашла солдатские полевые лопаты, и мы зарыли его, потом увезем на кладбище.
За окном
Через два дня Антти и Ройне взяли у Кольки лошадь и поехали на гатчинское кладбище хоронить дядю Лешу.
ДЕДУШКИНА ЛОШАДЬ
Наконец дедушка тоже где-то поймал лошадь. Он принес ей большую охапку травы, вытащил ухватом из печки чугун с горячей водой, взял щетку, которой чистили корову, и почистил ее. У лошади оказалась красивая, красновато-коричневая с блеском шерсть. Когда дедушка все сделал, он поставил лошадь во двор, пришел на кухню и сказал бабушке:
— Анни, дай поесть.
Ел он быстро, а потом опять пошел к лошади, взял ее под уздцы, подвел к крыльцу и ловко сел на нее верхом. Он резко дернул за уздечку и крикнул несколько раз: «Но… но…». Лошадь побежала. Мы смотрели ему вслед и улыбались.
Скоро дедушка вернулся сидя на телеге. Мы опять выбежали к нему, а он ругался:
— Hiton iscnnct! [16] Ни одной путной телеги нет во всем колхозном дворе.
На следующее утро дедушка рано уехал на лошади за травой.
У нас с Арво было много пустых коробочек из-под немецких сигарет, они были сделаны из тонкого картона и обтянуты фольгой. Мы начали собирать их с того дня, когда те солдаты, которые сидели и чистили свои ружья за нашим столом, оставили две такие коробочки. Вначале мы боялись их взять, нам казалось, что они еще за ними придут, уж очень они красивые. Арво, когда немцы ушли из нашего дома, первый подбежал и схватил коробки. Я тоже нашла две такие коробки, но у Арво их уже было много. Он забрал все свое добро, позвал меня на улицы. Мы пошли за дом тети Мари, сели под большую лиственницу. Арво построил серебряный дом из коробочек. К нам подошла Хильда. Арво сказал, что будет собирать для дедушки немецкие окурки в коробочки. Вдруг серебряный домик разлетелся в разные стороны, на нас посыпалась хвоя, где-то недалеко что-то взорвалось, мы бросились в окоп, посидели там немного, было тихо. Мы вышли. Арво почему-то отдал все коробки мне и Хильде, и мы пошли домой. По дороге к нам навстречу, поднимая облака пыли, неслась лошадь. Арво закричал:
— Смотрите, дедушкина лошадь!
Она промчалась мимо нас. На морде у нее висел большой белый глаз, а сзади громадная кровавая яма, оглобли волоклись без телеги. Мы с Арво побежали домой и оба вместе кричали про лошадь. Дядя Антти выскочил на улицу. Мы с бабушкой вышли за ним, но лошади уже не было. Дядя Антти ушел к Танельян Саку. Но скоро они оба куда-то пробежали мимо нашего дома. Бабушка заойкала и все повторяла:
— Боже мой! Боже мой!
Наконец приехал на лошади, запряженный в старинный шарабан, дядя Аппо — дедушкин брат — он привез дедушку. Лицо дедушки было белое, как у покойника, глаза закрыты, а голова странно тряслась, когда шарабан ехал по булыжнику нашей улицы. Дядя Антти, Саку и зять тети Мари Шурка внесли дедушку в дом, а дядя Аппо все твердил:
— Он в обмороке, он в обмороке…
Дедушкин брат Аппо жил на краю деревни в последнем доме. Он рассказал: дедушка ехал на возу накошенной травы. Он еще не видел дедушкиной лошади и хотел рассмотреть ее, но вдруг раздался взрыв, он увидел, как воз с дедушкой взлетел на воздух, его выбросило за кусты через канаву. Аппо подбежал к нему, он приложил ухо к его груди и услышал, что сердце бьется. Тогда он побежал домой, запряг лошадь и вместе со своим сыном Юсси положил дедушку в шарабан. Дядя Антти сказал, что дедушке повезло — если бы не сырая трава, на которой он сидел — все! — конец был бы.
Вскоре после того как внесли дедушку в дом, мужчины кудато заторопились. Я с бабушками чистила картошку на ужин. Мы услышали возню и шум, вышли во двор. Там лежала, свесив голову с телеги, кровавая дедушкина лошадь. Дядя Антти послал меня разыскать в деревне Ройне, я побежала к Танельян Юсси, они за домом возились с разобранным велосипедом.
— Иди скорее, привезли дедушкину лошадь!
Мы прибежали на наш двор, мужчины привязывали к ногам лошади толстую веревку, и все вместе начали тянуть ее вверх. Лошадь без головы повисла на перекладине, потом с нее содрали шкуру, и кровавая туша всю ночь висела на перекладине. Утром тушу разрубили и засолили в бочки, Бабушка сказала, что только татары едят конину, но дядя Антти ответил:
— Голод — не тетка, будешь и татарином!
Мне было жаль дедушкину лошадь, у нее были большие карие глаза и мягкие бархатные губы, которыми она так аккуратно брала с ладони морковку или брюкву. Но когда бабушка нажарила большую сковороду конины, мы все, кроме старой бабушки, ели ее с удовольствием.
НАША ХУАН-КАНАВА
В лесу ещё оставались красные, но они уже не стреляли. От нашего Сусанина все станции до Павловска были взяты немцами. Грохот ушел далеко, и только поздно вечером, когда становилось тихо, было слышно, как где-то ухает.
Керосин кончился, и мы по вечерам ужинали в темноте и рано ложились спать, было трудно заснуть, я лежала и думала, что у нас снова будет, как было давным-давно, казалось, что мы уже начали так жить, но по вечерам женщины не ткут и не вяжут, потому что нет ни льна, ни шерсти и света нет, а когда старая бабушка была девочкой, дома топились по-черному, дым шел прямо в комнату, на окнах вместо стекла в оконную раму натягивался тонко раскатанный мочевой пузырь теленка. Керосина тоже не было, люди жгли тонкие лучины, которые прикрепляли к высокой железной подставке. Одежду тогда не покупали, а ткали и шили сами.
Белые полотнища, которые ткали зимой при лучине, выносили отбеливать на весенний наст к лесу. Там снег чистый, а шерсть вымачивали в бочках у канавы, воров тогда не было, чужие не приходили к нам.
— А ты знаешь, что нашу канаву вырыли? — спросила меня как-то старая бабушка.
— Кто?
— Наши рыли, мы были царскими в то время.
И она рассказала, как рыли нашу Хуан-канаву. Но она сама этого не видела, ей рассказала это ее мама, потому что это было при царе Николае I, а старая бабушка только родилась в тот год, когда умер Николай I.
Вокруг были большие леса и болота. В этих лесах царь любил охотиться. Болота ему мешали, тогда он и приказал вырыть большую канаву около нашей деревни Виркино. На работу согнали много мужиков с лошадьми из наших деревень. Бабушка говорила, что, когда она была маленькая, канава была полноводной, как река, но вода была горькая и коричневая. А теперь с канавой что-то произошло, по ее дну течет лишь маленький ручеек, и тот на лето почти пересыхает, и только за нашим сараем, где глубокая яма, вода оставалась на все лето, в яме водились водяные жуки и пиявки. Как только лед в канаве таял, каждое утро я бегала мочить веник, чтобы подмести пол. Иногда, когда я подходила к берегу канавы, мне казалось, что я вижу, как ее роют или как царь едет со своей свитой по берегу в лес охотиться.