Из дыхания и разрушения
Шрифт:
Сон вернулся ко мне, и я старалась не хмуриться, наливая себе сок и погружая два куска хлеба в тостер. То, что у меня снова были странные сны, которые я пыталась понять, не показывало, что они обязательно что-то означали.
У меня были дела в этот день, а не только мысли о кошмарах, которые не значили ничего, кроме того, что нужно было следить, что я ела перед сном. Да, было лето, и я временно не работала, ведь кофейня, в которой я работала, неожиданно закрылась, но у меня были другие дела в жизни. Например, решить, что я хотела делать
Но сначала нужно было сосредоточиться на подругах и грядущем разговоре, который точно состоится за пюре и жареной курицей этой ночью.
Странно, но я не ощущала безопасность после того, как родители вернулись домой и ни разу не упомянули учебу или мое будущее. Я знала, что разговор состоится, но они давали мне время опустить защиту, чтобы они напали.
Я не знала, почему продолжала медлить, когда нужно было принять важное решение, но было страшно из-за масштабов этого решения. Мне было восемнадцать, в таком возрасте можно было сражаться и умереть на войне, но я не могла пить. Я могла купить сигареты и голосовать, но все еще технически была подростком.
Принятие важного решения, когда я хотела просто изучать и узнавать, что подходило мне больше, было не весело. Я знала, что тысячи людей делали это каждый год, и многие из них даже не знали, что хотели делать, но хотя бы догадывались о направлении.
Я? Я знала, что я любила, но за такое не платили. Так мне говорили. И я отчасти верила.
Мой разум всегда был полон мечтаний и слоев воображения. Я любила воплощать эти видения, хотя бы в своей голове. Такая направленность не понравилась бы моим родителям. Идея сделать все это самостоятельно или выбрать специальность и узнать, что я не очень хорошо в ней разбираюсь или мне она больше не нравится, была огромной.
Это все было слишком.
Я увидела еще тень краем глаза и повернулась, пытаясь ее уловить, но поймала взгляд отца. Его глаза были большими, ведь я быстро повернулась, явно испуганная.
— Ого, Лирика. Я не хотел тебя напугать, — я выглядела как идеальная смесь моих родителей, но я не замечала этого, пока не подросла. У меня были светлые волосы и рост моей мамы, но светло-карие глаза папы. Все остальное было их смесью, и мне нравилось, что я всегда знала, откуда была, хоть и не знала, куда двигалась.
Папа продолжил:
— Я просто хотел знать, когда тут будут Брэлинн и Эмори, — папе не нравилась Эмори. Не из-за того, что она была лесбиянкой, а я — бисексуалкой, это его устраивало, и я знала, что у меня были лучшие родители. Нет, ему она не нравилась, потому что она была моей бывшей. Он не понимал, как мы могли дружить, когда она бросила меня. Честно говоря, я тоже не понимала этого. Порой казалось, что наша дружба трещала по швам, но я не думала, что это было связано с нашим расставанием. Мы просто узнали, что изменились, и все отправлялись в колледж. Было обидно, и я не знала, что чувствовать насчет этого. С Эмори у меня никогда не было ответа.
Но этого объяснения не хватило бы папе. Я все еще не знала, что моя мама думала об этом, ведь она хорошо скрывала это, но она хотя бы старалась.
— Они скоро будут тут, — в дверь позвонили, и я улыбнулась. — Вот и они.
Папа кивнул и пропустил меня к двери, чтобы я успела туда до мамы. Мои родители были отличными, но они были родителями, и им нравилось знать, что делали мои друзья, даже если это было не их дело. Я была уверена, что все родители так делали, и я научилась мириться с этим.
Брэлинн широко улыбнулась мне, ее черные волосы длиной до плеч были собраны в хвост, и я видела медовые пряди, которые она добавила на нижних слоях. Ее мама ненавидела это, а Эмори звала ее скунсом, но мне нравилось.
— Рада ужину. Я принесла булочки, — Брэлинн подняла корзинку, и я пропустила ее, зная, что Эмори пришла сразу за ней.
— Булочки! Я знаю, что мама будет рада, ведь ты и твои мамы печете лучший хлеб.
— Точно. У меня лучшие мамы, — Брэлинн подмигнула и отдала корзинку, Эмори прошла в дом. Почему она покачивала бедрами при этом, я не знала, но ей шло.
— Я голодна, — сказала Эмори вместо приветствия, а потом склонилась, чтобы поцеловать меня в щеку. Она делала так до наших свиданий, и это не прекратилось. Я не возражала, не отталкивала ее. Как только я решу, что нужны границы, она прекратит. Такой она была.
— И я голодна, — сказала я. — Привет, Эмори.
Эмори разглядывала мое лицо и хмурилась.
— Ты не спала.
Я пыталась скрыть эмоции на лице, но знала, что получилось плохо.
— Я в порядке. Закончим накрывать на стол.
— Хм, — только это она сказала и пошла в столовую, поздоровалась с моими родителями, словно не разбила мое сердце, оставив меня гадать, что я наделала.
И… я не знала, откуда была эта мысль. Может, мне нужно было больше спать без сновидений о тенях, временах года и стихиях, путающих меня.
Когда мы собрались за столом, булочки Брэлинн порадовали нас. Но я нервничала, ведь Эмори разглядывала меня. Я не знала, почему, и это волновало меня, ведь я понимала, что ужин станет только хуже, потому что родители затронут самую жуткую тему.
Они всегда делали это, и я знала, что никак не могла это решить, пока не сделаю выбор. Но я не хотела ошибиться.
Я не могла ошибиться с выбором.
— Итак, Эмори, где ты решила учиться? — спросила мама, даже не пытаясь подобраться к теме мягко.
«Началось».
Эмори пожала плечами.
— Фотография с уклоном в историю. Я хочу работать на «АП»1, ездить по миру, делать фотографии людей, брошенных в войне и раздоре.
Мои родители кивали, словно понимали, а не просто радовались, что Эмори сделала выбор в жизни. Не важно, что это было опасно, и такая карьера вряд ли обеспечила бы ее. Но Эмори была не их дочерью.