Из гея в натуралы
Шрифт:
– Спасибо Лебедев, спасибо Алымова за такие разные подходы к освещению этой новости. Ещё есть варианты? – улыбаясь, поинтересовалась Надежда Сергеевна.
– Поддерживаю версию Алины, – подмигнул новой однокурснице Лёха, но та равнодушно проигнорировала этот знак внимания, уткнувшись в учебник.
«Ещё бы, эта стервочка уровнем повыше будет, и так же как в случае с Лилей, Лёхе снова ничего не светит» – удовлетворённо подумал Алекс. Почему-то мысль о том, что Алина продинамила однокурсника согрело его либеральное сердечко. Неужели…
– Котик, дай, пожалуйста,
– Да, конечно, – Алекс полез в сумку. – Держи.
– Спасибо, котик, – улыбнулась Лиля, и как хорошая студенточка принялась записывать лекцию.
Алекс последовал её примеру, с трудом сдерживаясь, чтобы не обернуться на новенькую. Ну вот что ему от неё нужно? Её взгляды ему совершенно не импонировали, красная толстовка так вообще бесила, но что-то цепляло. А что именно, Алекс даже сам себе ответить не мог.
Как бы Алекс ни старался избавиться от мыслей о новенькой, не замечать Алину долго было невозможно, так как её низкий грудной голос, озвучивающий то циничные шутки, то едкие замечания был слышен даже чаще, чем голос тёзки Алекса Лёхи Васильева, не только «ватника», но ещё и первого шутника и болтуна группы.
На парах Алина непременно пыталась подловить кого-нибудь из преподов в незнании учебного материала, и, если этого не удавалось, оглядывающийся Алекс видел, как в её тёмных, ярко накрашенных глазах появлялись грусть и неудовлетворённость.
Алымова оказалась на редкость активной студенткой. И нафига из МГУ после первого семестра перевелась? Неглупая же.
Ответа на этот вопрос у Алекса пока не было, но почему-то ему хотелось верить в то, что когда-нибудь у него получится познакомиться с Алиной поближе, и узнать о ней всю интересующую его информацию. Пока он знал о ней только то, что либеральные ценности ей не особо близки. А жаль. Возможно, когда-нибудь получится её переубедить?
После пар Алекс попрощался с Лилей, как обычно, сел в отвратительный пазик, и отправился домой, в загородный коттеджный посёлок, в котором жил с родителями.
Алексу нравилось, как выглядел их дом – большие окна, изящный балкончик, красная черепица, аккуратные сугробы, на месте которых весной появятся газоны с красиво зеленеющей травкой. Всё это позволяло Алексу представить, что стоит коттедж не в России, а где-нибудь в цивилизованной Европе. Например, в Швейцарии.
Уже в коридоре Алекс почувствовал ароматный запах кофе и услышал звуки радио – значит, мама уже дома.
Поскорее скинув пуховик и бросив сумку, поспешил на кухню. Мама сидела за столом – такая же стройная и светловолосая, как и её любимый сын.
– Как учёба, котик? Всё хорошо? – мама подняла голубые глаза, выразительные, с еле заметной насмешливой искоркой, такой же, как у Алекса.
Алекс вообще сильно похож на маму – с таким же чуть удлинённым овалом лица, прямым носом, небольшой родинкой возле губ. Даже в движениях одинаковая лёгкость и непринуждённость.
– Да, всё хорошо, мамуль, – Алекс приобнял маму и сел рядом. – А у тебя как с работой?
– Да тоже хорошо, вот, рукопись новую читаю, – мама указала на монитор стоящего на столе ноутбука. – Столько ошибок, ты не представляешь! Не представляю, как это вообще можно отредактировать! Зато автор блогер с большой аудиторией…
На радио «Эхе Москвы» как обычно говорили о политике, упомянули девяносто третий год и Белый дом.
– Мам, расскажи, как в то время жилось, ты же в то время в Москве была, – Алекс подлил в кофе молока.
– Я тогда была немного старше тебя, училась на третьем курсе МГУ, – начала мама, отпивая из своей чашки. – Тогда ещё малознакомым казались словосочетания «права человека», «свобода слова», «демократия». Но было понятно, что прогнивший «Совок» своё отжил. Мы с однокурсниками постоянно следили за новостями, ходили на митинги, стараясь разобраться, что к чему.
Бабушка твоя постоянно звонила моей однокурснице Яне на домашний, сотовые тогда мало у кого были. Спрашивала, что там да как, узнавала последние новости с митингов, жалела, что работа не даёт в Москву вырваться. Яна была москвичкой, мы через неё связь поддерживали.
– Да уж, бабуля бы там всем жару дала, – усмехнулся Алекс. – Красно-коричневым бы мало не показалось!
– Ты прав, котик, – рассмеялась мама, тряхнув собранными в «хвост» волосами. – Бабуля бы сразу пошла на штурм Белого дома, дал бы только кто ей отпуск. А для меня и многих моих друзей символом перемен стал не Белый дом, а концерт Майкла Джексона в Лужниках. – Лицо мамы приняло мечтательное, романтическое выражение. – Билеты достать было невозможно, но в день концерта мы всё равно пошли туда, и, несмотря на мерзкий московский дождь, столпились у ворот стадиона, чтобы хотя бы так приобщиться к этому великому событию.
Внезапно, как по мановению волшебной палочки, все ворота открылись, и мы, безбилетные, повалили внутрь. Дождь, мы под зонтиками, и Джексон в клубах дыма, взорвавший весь стадион. Я плакала от счастья, это казалось нереальным – здесь, у нас, в «Совке» настоящий король поп-музыки!
Ещё запомнился один из митингов в поддержку Ельцина. Был конец сентября – дождь, слякоть, ветер. Тот сентябрь вообще был отвратительным. Мы тогда с Яной пошли на Манежную. Ещё на подходе к Манежке слышалась музыка – не совковая, а «иностранная», «заокеанская». Повсюду радостные взгляды, улыбки, ожидание чего-то нового, неизведанного. Бросались в глаза плакаты «Борис, ты прав!», «Ельцин, грузины за тебя». Где-то пели песни, играла гармонь, симпатичный парень читал в мегафон стихи – критикующие Хасбулатова, Руцкого.
Яна говорит: «О, я же его знаю». Протиснулись ближе, он убрал свой мегафон, разговорились. Игорь, так звали этого парня, был настроен решительно, говорил: «Наконец-то мы покончим с красно-коричневыми, настоящую демократию построим!».
Когда народ тронулся, я поразилась тому, как нас много, аж дух захватило, и комок в горле встал! По Тверской к Моссовету мы с Игорем и Яной пошли, взявшись за руки. Всё-таки, очень важно ощущать, что ты не один, что рядом люди, которые поддерживают те же демократические ценности, что и ты.