Из книги «Большой голод» рассказы 1932–1959
Шрифт:
— Бойкотирование японских товаров — это одно, — продолжил Лазарио, — но любовь к японской девушке, которая вовсе и не японка, а американская гражданка от рождения… я не знаю. Может быть, Федерация сочтет возможным выйти за границы дозволенного в данном случае.
Гонзалес зажег сигару и удовлетворенно выпустил клуб дыма. Говорил Аурелио Лазарио — умнейший филиппинец на всем Тихоокеанском побережье, — и то, что он говорил, было непреложной истиной, пусть даже он — Гонзалес — и не понимал ни единого слова из сказанного. Притихший в углу Минго тер свою
Лазарио повернулся к нему.
— Винсент, ты был когда-нибудь влюблен?
Толетано считал, что да.
— Да, два раза, — лицо его смягчилось. — Два раза. Потрясающе, но грустно. Это больно так… — он тронул грудь в районе сердца, — здесь.
— Ты был влюблен в американку?
— Прекрасная американская девушка. В Стоктоне. Блондинка.
— И ты просил ее выйти за тебя замуж?
— Постоянно. Каждую минуту.
— И почему же ничего не получилось?
— Она была американка. Я был филиппинцем.
— Вот, Винсент, то же самое у Минго, понимаешь? Она японка по происхождению. Он — филиппинец. Мы должны быть выше предрассудков. Человеческое сердце не ведает ни рас, ни вероисповедания, ни цвета.
Толетано покачал головой в сомнении.
— Хороший филиппинец всегда чует японское. Тут разница. Американская девушка — это одно, японка — совсем другое.
Но Лазарио не принял этого аргумента.
— Любовь очень демократична, Винсент. Национальность — это случайность. Ты сказал, что был влюблен два раза. Кто была вторая девушка?
Винсент вздохнул.
— Она была тоже американка, блондинка. Она уехала в Сан-Франциско. Я поехал за ней.
Лазарио развел руки.
— Ну вот, видишь?
Гонзалес вынул сигару изо рта и стряхнул пепел.
— Может быть, лучше, — сказал он, — если бы Минго влюбился в американскую девушку?
— Мэри Осака — американская девушка, — сказал Минго. — Сто процентов. Образованная, Институт прикладного искусства.
Лазарио подошел к премированному боксеру и положил руку на его плечо.
— Знаешь, друг мой, Гонзалес. Поставь себя на место Минго. Мы все филиппинцы. Все мы хорошо знаем, как тяжела жизнь филиппинцев в Соединенных Штатах. Как можно ожидать справедливости к себе, если мы сами вторгаемся в жизнь одного из наших собратьев? Он любит эту девушку, эту Мэри Осаку. Ты вот, Джулио, был ты влюблен когда-нибудь?
Гонзалес гордо расправил свои могучие плечи.
— Четыре раза, — сказал он. — Все — американские девушки, лучшие на всем Тихоокеанском побережье.
— И что случилось?
— Было здорово. Я женился на них всех. Потом развелся.
Лазарио задумался на мгновение, потом взял бойца за плечи и развернул в сторону сжавшегося в углу Минго.
— Посмотри на него, Джулио. Вот он — маленький, тщедушный филиппинец. Он твой соотечественник, Джулио, брат твоих братьев. Но ты сильный человек, Джулио, великий среднетяжеловес со смертельным левым боковым. Ты удачлив, красив и обаятелен. Женщины падают к твоим ногам. Ты вынужден отбиваться от них кулаками. И посмотри на него! Застенчивый, пугливый. Он нуждается в поддержке такого тигра, как ты. Почему он не должен жениться на этой девушке? В конце концов, она, возможно, лучшая из тех, что он смог найти.
Гонзалес вытянул губы вдоль сигары, и задумчиво покрутил ее зубами.
— Ладно, — сказал он наконец, — Джулио Гонзалес говорит — окей.
Заплаканный Минго, ссутулившись, стоял в углу, руки его свисали, как сломанные ветви по бокам.
Гонзалес шагнул вперед.
— Минго, ты хочешь жениться на этой женщине?
— Мэри Осака, — застонал Минго, — я люблю тебя.
Гонзалес вытащил связку ключей из кармана.
— Вот. У меня «Паккард» — родстер, белые покрышки, красная кожаная обивка, развивает сто десять миль в час. Бери, Минго. Езжай в Лас-Вегас и женись сегодня ночью.
Минго поднял благодарный взор на него, медленно опустился на колени, взял руку, держащую ключи, и стал целовать, орошая немало слезами и слюной. Гонзалес попытался высвободить руку. Но Минго не выпускал.
— Благослови тебя Господь, Джулио.
Гонзалес бросил ключи на пол, выдернул руку и спешно вышел из комнаты. Лазарио и Толетано стояли с открытыми от изумления ртами. Потом на цыпочках тоже вышли из комнаты.
Новоиспеченный Минго Матео торжественно вышел из задней комнаты бильярдной Батана. Лицо его сияло, глаза светились, губы расплывались в широкой улыбке. Позвякивая ключами, он остановился у табачного отдела и заказал сигару. Сняв золотое бумажное колечко с нее, он надел его на палец, вытянул руку перед собой, окинул удовлетворенным взором и произнес:
— Мистер Минго Матео!
На стене висел телефон. Он выудил монету из кармана, шесть раз провернул колесо номеронабирателя и жадно приник к трубке. Ее «алло» прозвучало песней для него.
— Мэри!
— У тебя все в порядке?
— Все отлично. Встречай меня вечером. На ступеньках Сити Холла. В двенадцать.
— Но, Минго…
— До свидания, Мэри.
На улице он отыскал машину Гонзалеса. Это был палевый родстер с шикарными фонарями на задних крыльях, мощными передними прожекторами и противотуманными фарами. Присевший на свои белые лапы, он выглядел, как лев, изготовившийся к прыжку. Минго, затаив дыхание, обошел его со всех сторон. Потом тронул сигнал — прозвучали первые такты «Бумажного тигра». Он влез в салон и вцепился обеими руками в рулевое колесо.
Перепробовав все кнопки и ручки на приборной панели, он нашел и включил радио. Передавали новости, что-то о двух дипломатических представителях из Японии, ведущих переговоры о мирном соглашении с государственным департаментом в Вашингтоне. Минго нахмурился и нажал другую кнопку. Полилась музыка: под гавайскую гитару гавайка пела о папайе и о выдаваемой замуж принцессе. Минго откинулся на спинку сидения и заслушался, его глаза блуждали по темно-синему, усыпанному яркими звездами, небосводу.