Из кожи вон. Правдивая история о том, что делает нас людьми
Шрифт:
«Иди вперед. Просто иди», – с тех пор как мать впервые произнесла эти слова, ей то и дело приходилось повторять их, чтобы подбадривать человека, когда-то обещавшего служить ей опорой всю свою жизнь.
Отца, как он и опасался, уволили со службы. Еще его оштрафовали, лишив на три года зернового пайка. Отец был так подавлен, что все это время просидел дома, даже не попытавшись найти себе работу. Мать, ни разу ни в чем его не попрекнув, хваталась за любое, что ей предлагали: шила одежду, ткала, упаковывала товары. Уголь она подворовывала у соседей, рыбу выпрашивала у родственников. Мать не бранила отца, но и не
Но в один не самый прекрасный день все изменилось. Отец вышел из дома, чтобы, как обычно, медленно прогуляться до ворот. Остановился у калитки и оглядел наш двор. Посмотрев на овощи, которые выращивала мать, на кур и уток, которых она разводила, он повернулся к ней и вдруг заявил: «Я собираюсь подыскать работу». Спустя месяц он отправился в Нинбо, нанялся там моряком и уплыл.
Через три года он вернулся – и вернулся с деньгами. Их хватило на то, чтобы построить дом из камня.
Отец тратил деньги не глядя. Он нанял мастера, чтобы тот вырезал на каменной плите двух птиц и каллиграфическую парную надпись с их именами – его и жены. Надпись отец сочинил сам. Все это делалось втайне от матери. Пока шла стройка, плита была обернута в красную ткань; когда настал наконец великий день, отец ее сдернул и мать увидела, что дом теперь украшают их имена.
Мне тогда было шесть лет. Помню, как мама ахнула и прикрыла рот, изумленно уставившись на парные надписи, а папа с гордым видом стоял рядом с ней.
На следующий день родители закатили пирушку для соседей. Среди шумных тостов и поздравлений отец объявил, что не собирается возвращаться в Нинбо.
Родственники бросились его разубеждать. По их понятиям, ему страшно повезло, ведь моряки получают намного больше, чем они, простые сельские труженики; кроме того, на корабле всегда подворачивалась какая-нибудь дополнительная работенка или чьи-то поручения со стороны. Отец не стал ничего объяснять. Он только махнул рукой и повторил, что ни за что не вернется обратно. Родственники пытались перетянуть мать на свою сторону, но она лишь тихо сказала, что раз уж отец решил, то и не стоит об этом говорить.
Отец так и не вернулся в Нинбо. На деньги, оставшиеся от строительства дома, он сумел открыть гостиницу, ресторан, где подавали морскую живность, продуктовую лавку и бензозаправку. Но дела шли всё хуже и хуже, и с каждой неудачей с отца словно слезала кожа. Он стал неряшливым, угрюмым и молчаливым. Однажды – я тогда уже учился в старшем классе – он пошел после обеда открывать лавку и неожиданно рухнул прямо во дворе. С ним случился первый инсульт.
Отца увезли. Когда он лежал на больничной койке и ждал операции, мать наконец решилась спросить:
– Что случилось в Нинбо? Ты от чего-то убежал?
Отец ухмыльнулся, обнажив почерневшие от курения зубы.
– Я так и знала, – тихо сказала мать.
От каменного дома, который построил тогда отец, теперь осталась лишь южная стена.
Каждый раз, когда я приезжаю в родную деревню, я подхожу к ней и разглядываю наш дом. Северную стену главной, центральной части снесли, но левое, западное крыло, где отец поселился после инсульта, а также правое, восточное крыло, в котором жила сестра до замужества, – они еще стоят. В западном крыле отец перенес второй инсульт, у него отнялась вся левая часть – в этом наполовину парализованном теле он и протомился до конца своей жизни. В восточном крыле жила сестра; когда-то, рыдая, она сказала мне, что ей суждено выйти замуж только за бедняка, потому что родители не потянут хорошего приданого. Она решила, что незачем знаться с теми, кто богаче ее, и порвала со многими друзьями.
Я хорошо помню тот вечер. Она пошла гулять со своим парнем, но минут через пятнадцать вернулась. Одна. Прячась от родителей, сестра кралась в комнату и молча позвала меня за собой. Сестра раскраснелась, в глазах застыли слезы, но ни одной слезинки по щеке так и не скатилось. Она долго не могла отдышаться, а потом наконец сбивчиво проговорила: «Пообещай, что никогда не будешь о нем спрашивать. И родителям скажи, что ничего не знаешь».
Я кивнул.
Только спустя много лет я понял, что в тот вечер парень поинтересовался, какое у моей сестры приданое.
Потом мать сдала старый дом семье, переехавшей в нашу деревню. Они платили сто пятьдесят юаней в месяц, и за десять лет она ни разу не повысила цену. Постояльцы ютились вшестером вместе с собакой. Они так плотно набились в наш дом, что в нем и следа от прошлого не осталось.
Когда они только переехали, я пару раз заходил туда в поисках какой-нибудь вещи. На полу, который жильцы уже успели залить жиром и маслом, еще виднелись отдельные пятна крови – полупарализованный отец довольно часто падал, – а место под лестницей, где он с такой любовью оборудовал мне местечко для игр, уже было завалено хламом.
Мать тоже часто забегала в старый дом. Даже не знаю, делала ли она это с какой-то целью или ее бессознательно тянуло туда.
Как мне кажется, мать специально впустила их в наш дом, надеясь, что только такая большая и шумная семья, втиснутая в столь малое пространство, сможет пропитать его и радостью, и бедами, вытеснив наполнявшие его когда-то наши счастье и горе.
Наверное, мать нуждалась в том, чтобы чужая жизнь тонким слоем покрыла нашу прежнюю, отдаляя нас от нее.
Сказать по правде, новый четырехэтажный дом, в котором она живет сейчас, кажется мне чужим.
Этот дом построили, когда я учился в выпускном классе. К тому времени отец болел уже два года. Однажды мать позвала меня к себе в комнату, достала из среднего ящика стола пачку денег и сказала, что у нас есть сто тысяч. То были наши общие деньги – ведь мать горбатилась на бензозаправке, сестра готовила бухгалтерские отчеты, а я редактировал разные тексты и занимался репетиторством. Мама заявила, что теперь я глава семьи и потому должен решить, как с ними поступить. Без особых раздумий я ответил, что нужно копить дальше.
Целых два года мать каждый вечер, часов в восемь-девять, уходила из дома, захватив с собой мешок. Вернувшись, она оставляла что-то во дворе, а потом появлялась перед нами, притворяясь, будто ничего странного нет в том, что она пропадает неизвестно где в одно и то же время. Мы с сестрой делали вид, что ничего не замечаем. Вскоре я понял, что мать тайком ходит на рынок и подбирает там подпорченные овощи и зелень, брошенные продавцами. На следующий день она готовила их и подавала с мясными тефтелями. Отличный обед для всей семьи.