Из любви к искусству
Шрифт:
Вдова Гаспарова, истеричная новорусская дамочка, при всей своей глупости догадалась не обнародовать связи своего покойного мужа с приносящим стабильный доход изданием. Подумать было страшно предложить ей напечатать что-то, порочащее ее дорогого покойника!
Дура или нет, Гаспарова обладала широчайшими связями, доставшимися ей по наследству от муженька, и могла сделать с газетой все, что ей заблагорассудится: задушить экономической удавкой, продать с молотка, уволить всех сотрудников до последней уборщицы и набрать на их место новых, а то и попросту заказать главного редактора, чтоб другим неповадно было чернить светлую память об уважаемом Эдуарде Таировиче. Хуже всего была полная непредсказуемость этой богатой истерички, и Якубовский уже третий месяц жил словно в кратере вулкана: и оставаться на месте нельзя, и выбраться не получается. А тут еще эта Белкина со своей бульдожьей хваткой… И ведь возразить ей нечего! Материал действительно убойный, и вывел ее на этот материал не кто-нибудь, а он, главный редактор Якубовский, самолично. Вот в этом самом кабинете он дал ей задание и выплатил аванс, который она честно и, как всегда, блестяще отработала. И потом, журналист, стремящийся, несмотря на все преграды, докопаться до истины, всегда имеет моральное преимущество перед редактором, который без объяснения причин затыкает ему рот. А как их объяснишь, эти причины? Варвара, конечно, все поймет и даже не осудит, но она журналист божьей милостью, для нее журналистика важнее личных обстоятельств главного редактора, да и жить, опять же, на что-то надо. Она же просто вежливо извинится и уйдет в другую газету. Ее везде примут с распростертыми объятиями, она же примадонна, а не главный редактор, которых в Москве сколько угодно… И там, в другой газете, буквально на следующий день после ухода из «Свободных новостей плюс» взорвет свою бомбу, не забыв присовокупить к уже имеющимся материалам полученную от Якубовского информацию. Она произведет фурор и в очередной раз докажет, что равных ей в журналистике мало, а от «Свободных новостей плюс» останутся рожки да ножки. А уж от главного редактора принадлежавшей порнодельцу Гаспарову газеты не останется даже мокрого места… Времена нынче крутые, не успеешь оглянуться, как станешь безработным с волчьим билетом в зубах, а то и вовсе отправишься на тот свет.
«Смыться бы отсюда хоть на время, – подумал Якубовский, украдкой наблюдая за Варварой из-под полуопущенных век. – В отпуск бы уехать, к морю… Или хотя бы лечь в больницу. С сердечным приступом, например. Чтобы лежать на спине, смотря в белый потолок, и чтобы беспокоиться было строжайше противопоказано. Идея. Меняю журналиста Белкину на инфаркт миокарда. Можно даже на два инфаркта. На три – это уже многовато, а два будут в самый раз.»
Бледная от злости Варвара резким жестом выхватила из принадлежавшей главному редактору пачки третью по счету сигарету, небрежно, по-мужски сунула ее в угол густо накрашенных губ и принялась чиркать колесиком зажигалки. Онемевшие от ярости пальцы слушались ее плохо, зажигалка никак не желала срабатывать. Варвара раздраженно брякнула ее на стол и выжидательно уставилась на редактора.
Якубовский длинно вздохнул, вынул свою зажигалку и дал Варваре прикурить. После этого он поднялся, кряхтя, обошел стол, позвенел ключами, открыл сейф, вынул оттуда початую бутылку коньяка и сделал в сторону Варвары приглашающий жест бутылочным горлышком. Белкина сидела к нему спиной, прямая, как палка, и курила глубокими нервными затяжками, так что жест Якова Павловича остался незамеченным. Тогда Якубовский энергично встряхнул бутылку, заставив коньяк аппетитно булькнуть.
– Не буду я с вами пить, – не поворачивая головы, непримиримо сказала Варвара. – Вы меня не любите, я вас ненавижу – чего добро понапрасну переводить?
– Так уж и понапрасну, – миролюбиво сказал Яков Павлович.
– Конечно! – с вызовом ответила Варвара. – Я вам не алкаш. Я, во-первых, женщина, а во-вторых, журналист. Как женщина я могу выпить с симпатичным мне мужчиной, чтобы легче было затащить его в койку и чтобы он при этом поверил, будто не я его, а он меня снял. А как журналист я пью либо с теми, кто дает мне информацию, либо с теми, кто ее у меня покупает и печатает. Спать я с вами не собираюсь – не в коня корм, печатать вы меня не хотите… Какого же дьявола я потащусь через полгорода домой в пьяном виде? Еще в вытрезвитель заберут.
– Ну вот, – со вздохом сказал Якубовский, ставя на стол бутылку и блюдечко с подсохшим лимоном. – Опять ты за свое… Пойми, Варвара, я не могу это напечатать. Просто не могу. Физически. При всем моем к тебе уважении – не могу! И потом, это уже просто неактуально. Три месяца прошло, про Гаспарова твоего все давно забыли, даже дело о его смерти, насколько мне известно, закрыто. Информация о перестрелке прошла по всем СМИ, так какой смысл махать кулаками после драки?
Он наполнил рюмки и осторожно, боясь расплескать, подвинул одну из них Варваре. Белкина покосилась на коньяк, как мышь на укрепленный внутри мышеловки кусочек сыра.
– Никто из этих ваших СМИ не докопался до правды, – сказала она уже гораздо более спокойным тоном. – Да, занимался бизнесом, ну, убит, похоронен… А что касается следствия, то оно закрылось вовсе не потому, что все выяснилось, а просто потому, что спросить стало некого. По-вашему, это нормально, что Супонев, правая рука Гаспарова, повесился в камере? Думаете, его совесть замучила? Лично мне кажется, что в роли совести на сей раз выступил кто-то из конкурентов или деловых партнеров Гаспарова. Кто-то, кому очень не хотелось, чтобы его имя было названо. И я уверена, что смогу найти этого человека.
– Чепуха какая, – сказал Якубовский, поднимая рюмку. – Давай лучше выпьем и забудем об этой истории.
– Да не хочу я ни о чем забывать! С какой это радости? Чего ради, спрашивается?
– Ради меня, например, – негромко произнес Яков Павлович. – Материал отменный, Варвара, но публиковать его нельзя. Несвоевременно это, понимаешь? Несвоевременно и очень опасно для нас обоих. Пожалей старика. Ни одна сенсация не стоит того, что может с нами обоими случиться. Ты молодая, у тебя впереди этих сенсаций еще будет воз и маленькая тележка… Ну их к дьяволу, этих порнократов. Пусть себе давят друг друга до полного взаимного уничтожения, нам-то зачем в эту бойню соваться? А, Варвара? Ну, я тебя очень прошу.
Варвара зябко повела плечами, резким жестом ввинтила в пепельницу выкуренную всего лишь до половины сигарету и взяла рюмку.
– Я давно ждала, что вы это скажете, – нехотя проговорила она. – Три месяца вы меня за нос водите, дорогой мой Яков Павлович, и вот наконец соизволили высказаться напрямую. Да и то – ну что вы мне сказали? Ничего вразумительного. Одни эмоции. А мы с вами журналисты и работаем не с эмоциями, а с голыми фактами, которым придаем ту или иную эмоциональную окраску по собственному усмотрению. Ну что мне с вами делать?
– Послушаться, – предложил Якубовский. – Хотя бы для разнообразия.
– Почему это я должна вас слушаться? – вяло возмутилась Варвара, вертя перед глазами рюмку с коньяком.
– По трем причинам. Я твой начальник – это раз. Я вдвое старше тебя и желаю тебе только добра – это два. И наконец, я лучше тебя информирован и точно знаю, что из твоей затеи не выйдет ничего хорошего, кроме плохого. Это три. По-моему, достаточно. И учти, что информация, о которой я только что упомянул, абсолютно для тебя бесполезна и очень вредна для здоровья.
– Бесполезной информации не бывает, – еще более вяло возразила Белкина.
– Бывает, – заверил ее Якубовский. – Еще как бывает! У меня же она есть.
– Интересный образец так называемой логики, – заметила Варвара. – По форме сильно напоминает пресловутую женскую логику, изобретенную некоторыми самодовольными самцами исключительно в целях самоутверждения, а по сути – казуистическая белиберда.
– Хорошо сказано, – похвалил Якубовский и залпом выпил коньяк. – Грамотно. Слушай, что ты делаешь в журналистике? В тебе погибает профессиональный спичрайтер. Если ты станешь писать речи для политиков, это будут гениальные произведения. Звучать они будут сверхубедительно, а главное, никакой электорат не поймет в них ни слова.