Из любви к искусству
Шрифт:
И опять же, когда успели? Ведь вчера вечером этого украшения на двери, помнится, не было. Или было все-таки? Не ночью же они сюда пробрались! Дверь-то заперта! Сторож запирает ее сразу же после того, как здание пустеет, а иногда даже и раньше. Ольга Дмитриевна живо припомнила нашумевший случай, когда Михаил Иванович – тот самый, который дежурил сегодня, – запер в школе двух второклассниц, почему-то задержавшихся в крыле младших классов. Что-то они там разглядывали – не то фишки, не то наклейки какие-то – и так увлеклись, что напрочь забыли о времени. С детьми это бывает. А старый пьяница запер дверь, даже не потрудившись обойти здание, выпил бутылку своей бормотухи и завалился спать в учительской на третьем этаже. Может быть, и сегодня
Открывая внутреннюю дверь, она грустно улыбнулась. День, как всегда, начинался с забот и треволнений по пустякам. Надо же – пентаграмма! Между прочим, убедить завхоза перекрасить дверь будет непросто. Он обязательно упрется и наверняка станет аргументировать свою патологическую жадность тем, что пятиконечная звезда – знак наш, советский, а не свастика какая-нибудь фашистская и уж тем более не матерное словечко, которое так любили писать на заборах и стенах школьники в его, завхоза, молодые годы. Ну его к черту, подумала Ольга Дмитриевна. Пускай директор сам с ним ругается. Мое дело – организация учебного процесса в старших классах. Ругани мне хватает и при распределении нагрузки, не хватало еще дверями заниматься…
Тесноватый вестибюль с массивными квадратными колоннами был сумрачен и пуст. Свет здесь почему-то не горел, что вообще не лезло ни в какие ворота. Даже в царившем здесь полумраке Ольга Дмитриевна разглядела, что за столиком, стоявшим рядом с дверью медпункта, где обычно сидел сторож, никого нет. «С ума сошел», – пробормотала она, имея в виду сторожа. Она пересекла вестибюль, сердито цокая каблуками по мозаичному бетону пола, подошла к расположенному на противоположной стене ряду выключателей и один за другим нажала все шесть штук. Под потолком с жужжанием ожили и замигали лампы дневного света.
Ольга Дмитриевна осмотрела вестибюль, рассеянно вытирая пальцы носовым платком: ей показалось, что последний выключатель был каким-то липким. Сторожа по-прежнему нигде не было видно. Она перевела взгляд на свои руки и непроизвольно вздрогнула: указательный и средний пальцы правой руки были испачканы какой-то загустевшей красной дрянью, – а ее тщательно отглаженный и надушенный носовой платок покрылся неприятными красно-бурыми смазанными пятнами. Больше всего это напоминало кровь. С сильно бьющимся сердцем Ольга Дмитриевна обернулась к выключателям и сразу увидела, что крайний справа густо измазан все той же полусвернувшейся темно-красной жидкостью. Пятно выглядело так, словно кто-то небрежно ударил по кремовой пластмассовой коробке выключателя грязной рукой, оставив на пластмассе и на масляной краске стены четыре смазанные полосы, – несомненно, следы пальцев. Пальцев, испачканных.., чем? Уж не кровью ли?
«Негодяи, – с разгорающимся гневом подумала Ольга Дмитриевна. – Хороши шуточки у нынешней молодежи! Да и чего от них ждать, если по телевизору кроме боевиков и ужастиков ничего не передают? Кровь по экрану так и течет… Чего проще: явиться в школу пораньше, сунуть сторожу бутылку бормотухи, чтобы не путался под ногами, выключить в вестибюле свет и намазать выключатель краской, чтобы завучиху кондрашка хватил…»
Она поднесла испачканную руку к лицу и осторожно понюхала. Вопреки ожиданиям, покрывавшее ее пальцы вещество не пахло ни лаком, ни растворителем. Кетчупом или, к примеру, вишневым вареньем оно тоже не пахло, но и запаха крови Ольга Дмитриевна не почувствовала. «Дура, – сказала она себе. – Откуда ты знаешь, чем пахнет кровь? Ты видела кровь тысячу раз и никогда не чувствовала никакого запаха. Это только в книгах пишут: тяжелый запах свежей крови… У обыкновенной туши и то гораздо более сильный запах. Может быть, это тушь? Да нет, тушью не пахнет. Где же эти негодяи? Наверняка прячутся в раздевалке, давясь от идиотского хохота.»
Она посмотрела на раздевалку, отгороженную от вестибюля декоративной деревянной решеткой. Решетка эта начиналась примерно на уровне пояса, а ниже шла сплошная деревянная панель, покрытая облупившимся светлым лаком. Сквозь частый деревянный переплет виднелись ряды рогатых металлических вешалок. На одной из них висел забытый кем-то из девочек фиолетовый берет.
Ольга Дмитриевна сделала шаг в сторону раздевалки, но еще раньше, чем подошва ее туфельки коснулась пола, она вдруг заметила то, чего не замечала раньше: там, где деревянный барьер размыкался, образуя некое подобие дверного проема, через который можно было попасть в раздевалку, из-за обшарпанной светло-желтой панели торчала нога в стоптанном ботинке армейского образца. Ботинок был темно-коричневый, остроносый, чем-то похожий на утюг, с лопнувшим в трех местах и неаккуратно связанным разлохмаченным шнурком. Словом, это был ботинок сторожа Михаила Ивановича, больше такой обуви не было ни у кого из знакомых Ольги Дмитриевны.
«Напился, – подумала Валдаева. – Напился как свинья, упал, расшибся, зачем-то выключил свет и уполз в раздевалку дрыхнуть. Выключатель кровью перемазал, старый алкаш…»
Ее передернуло от отвращения, и она твердой поступью отправилась карать нарушителя трудовой дисциплины, нервными движениями продолжая оттирать испачканные в крови пальцы. Постепенно шаги ее замедлялись, пока наконец она не остановилась совсем, не дойдя до раздевалки каких-нибудь полутора метров. В вестибюле по-прежнему было тихо. Мертвецки пьяный человек, каковым она полагала сторожа, обычно храпит, сопит, бормочет во сне что-то нечленораздельное и распространяет вокруг себя облака мерзких запахов. Ничего этого не было и в помине. Михаил Иванович лежал, не издавая ни звука, да и перегаром вокруг не пахло, хотя на таком расстоянии вонь дешевого портвейна должна была буквально валить с ног.
Стройная немолодая женщина с горделивой осанкой кадрового педагога, в модном приталенном плаще с пелериной и в туфлях на высоком каблуке стояла в пустом вестибюле школы, нервно теребя ремень сумочки, и не решалась сделать шаг. Наконец она встрепенулась, вспомнив, что вестибюль вот-вот начнет наполняться школьниками, которым вовсе не обязательно видеть то, что лежит в раздевалке.., что бы там ни лежало. Вот именно! Что бы там ни было, ей придется войти в раздевалку и разобраться в ситуации самой. Может быть, там вообще никого нет, а старый ботинок подложили те же шутники, которые испачкали выключатель кро.., чем-то красным. И с той же целью…
Она сделала шаг, потом второй и заглянула в раздевалку.
Сторож лежал на полу, подвернув под себя одну ногу и широко разбросав руки. Он был явно и безнадежно мертв. Ни о каких шутках и розыгрышах не могло быть и речи: голова старика превратилась в бесформенный красно-фиолетовый кочан, по цементному полу расползлась не правдоподобно большая лужа полусвернувшейся крови. В стороне под вешалкой валялась густо перемазанная красным железка, почти такая же, как та, что лежала у Ольги Дмитриевны в шкафу, где хранились оставшиеся от отца инструменты. Она называлась, кажется, фомкой, и именно этой фомкой, похоже, убили сторожа.
А на деревянной панели чуть выше разбитой головы Михаила Ивановича кто-то изобразил пентаграмму: пятиконечную звезду, вписанную в окружность. Только на этот раз неизвестный художник воспользовался не черной краской из аэрозольного баллончика, а подручным материалом: линии незатейливого рисунка были темно-красными и изобиловали неаккуратными потеками…
Ольга Дмитриевна покачнулась на внезапно ставших непослушными ногах и, чтобы не упасть, схватилась за ребро перегородки, свободной рукой вцепившись себе в горло. Она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание и свалится прямо в эту ужасную, лаково отсвечивающую лужу рядом с уже остывшим трупом сторожа.