Из несобранного
Шрифт:
Совершенный человек в совершенной Природе - вот завет Новалиса. "Делаться человеком есть искусство,- говорит он.- Законченный человек должен как бы одновременно быть во многих местах и жить во многих людях… Человечество есть высшее чувство нашей планеты, нерв, которым это звено связано с верховным миром, глаз, который оно вздымает к небу… Мы сразу в Природе и вне ее… Мы с Невидимым связаны ближе, чем с Видимым… Дети Бога, мы Божеские ростки… Человек должен быть совершенным полноцельным самоорудием… Мир, во всяком случае, есть следствие взаимодействия между мною и Божеством. Все, что есть и происходит,- происходит из соприкосновения духов… Смерть есть романтизирующая основа жизни. Через смерть жизнь усилена… Смерть есть самопобеда, которая, как всякое самопревозможение, доставляет новое, более легкое существование… Вся наша жизнь - богослужение… У нас одно предназначение: мы призваны создать, образовать Землю… Человек есть некое Солнце, его чувства - его планеты…"
Еще два изречения из Новалиса, и будет совершенно закончен звездный мост от этого германского красивого певца вселенской любви к его английскому брату, поэту всеобожествления природы, Шелли. "Бог есть любовь",- говорит Новалис. "Любовь есть высшая реальность, первопричина… Любовь есть конечная цель мировой истории, аминь Вселенной".
Любовь есть основное начало Мировой Жизни в восприятии Шелли. Любовью проникнуто все его воздушное творчество, любовь светит веками из его гениально-безумных голубых глаз. "Что такое любовь?
– восклицает он.Спроси того, кто живет, что такое жизнь? Спроси того, кто полон веры, что такое Бог? Это - священное звено, связующее человека не только с человеком, но и со всем, что есть в мире… Есть красноречие в ропоте ветра, лишенного голоса, есть мелодия в журчании ручья и в шелесте осоки; непостижимым образом сочетаясь с какими-то движениями нашей души, эта музыка Природы возбуждает в нас безумный восторг, извлекает из глаз наших слезы мистической нежности в не меньшей мере, чем благородный энтузиазм забот о родном крае или голос любимого существа, чье пение звучит лишь для нас одних" ("О Любви"). Так говорит о любви и ветре Шелли. А так говорит о том же Новалис: "Ветер есть движение воздуха, которое может обусловливаться различными внешними причинами, на не больше ли он, чем это, для одинокого, томленьем объятого сердца, когда шелестит он, пролетая мимо, веет из возлюбленных стран и тысячью смутных печальных звуков как бы разрешает тихую скорбь в одном глубоком напевном вздохе целой Природы?"
Струнные слова Шелли:
Любовь не прах, не золото, не глина, Делить ее не значит отнимать Она как ум. Кто хочет понимать, Пред тем весь мир знакомая картина… Она как свет фантазии живой, Меж тысячью зеркал она блуждает, В земле глубокой, в тверди голубой, Сквозь бездну призм изменчиво блистает, Безбрежный мир исполнен ей везде, О ней во тьме звезда поет звезде… Любовь равняет всех. Любя упорно, Я в сладость этой истины проник Я знаю, что червяк под глыбой дерна, Любя, в своей любви как Бог велик.Звуки золотого колокола, качающегося в голубой Вечности, строки, обрызганные звездной росой любви, магнетизм лунного света, уводящего душу в тайну, серебряные бубенчики мечты, рассыпавшиеся по весенним лугам, жаворонок, притянутый Солнцем, в полете поющий и в пении летящий, облако, которое меняется, но не умирает никогда, необъятный оркестр Океана, в котором хорошо утонуть, слиянье воедино вселенской любовности, поэзии и музыкальности, голубой цветок, ведущий в непознанные дали, к торжеству пения, музыкальное начало всего совершающегося, звук как основа Мира, звук как основа человеческой души, через любовь познавшей все,- это и много еще другого есть в глубоких созерцаниях и в мелодических напевах Шелли и Новалиса. Отсюда, дорогой лучей и тропинками внушений, разбег путей к лунному безумию музыки Шумана, к напевному шелесту колосьев и волн в созданьях Шопена, к слиянию поэзии, музыки, любви, боли и искупления в могучих и нежных разливах музыкальных огней колдующего Вагнера.
Угадав миротворческое значение ритма, мы у тайны мира. В музыкальную основу души смотрится Вечность.
Новалис и Шелли - два верховных гения романтики, оба сливающие красоту личности с красотой и полнозвучностью творчества, оба за краткую 29-летнюю жизнь создавшие как бы поэтический труд нескольких жизней, где-то в других воплощениях ими уже пережитых. И если о Шелли его друзья говорили: "Это не человек, а дух", о Новалисе сказал свое слово Гёте: "Он еще не был императором, но живи он дольше, он им был бы".
Новалис и Шелли - два звездных стража романтического миросозерцания, и кто видел Казбек и Монблан, тот видел не только две сияющие горные вершины, но две цельные горные цепи, со всеми их пропастями, тропинками, горными долинами, крутыми отрогами и другими отъединенными, равноправно прекрасными горными вершинами. Быть может, не нужно видеть их все. Довольно двух. Довольно одной.
Необходимо только добавить, что в очарованном царстве Романтики логической неизбежностью является чрезвычайная любовь романтических поэтов к четырем лицам. Прометей, Фауст, Дон Жуан, Дон Кихот - четыре образа, притягивавшие к себе сердце романтиков, и особенно трое из названных первыми вызвали бесконечное число поэтических разработок. Прометей порванная преграда между Небом и Землей, Фауст - жажда беспредельного знания, Дон Жуан - жажда беспреградной любви, Дон Кихот - рыцарь мечты в бесконечном стремлении.
В человеческой душе два начала: чувство меры и чувство внемерного, чувство безмерного. Древняя Эллада - это чувство меры. Пафос Романтики и творческий огонь нашей Современности - это чувство внемерного, беспредельного. Мы хотим пересоздания всей Земли, и мы ее пересоздадим, так что все на Земле будут красивы, и сильны, и счастливы. Это вполне возможно, ибо Человек есть Солнце, и его чувства - его планеты.
От любимой женщины в сладкую минуту кудесник русской поэзии получил на память талисман.
Там, где море вечно плещет На пустынные скалы, Где луна теплее блещет В сладкий час вечерней мглы.От графини Воронцовой, вызвавшей к жизни несколько прекраснейших страниц русской поэзии, Пушкин получил в дар заветный перстень с восточными письменами. Когда Пушкин был убит, Жуковский снял этот перстень с остывшей руки волшебника, и в свой час он достался Тургеневу, и в свой час от лучшего чарователя русской художественной прозы этот перстень достался Полине Виардо, любимой женщине. От женщины к поэту и от поэта к женщине круг завершился. Восточные письмена талисмана осуществили свою ворожбу не напрасно.
Слово о Тургеневе должно начинаться нежным женским именем и золотым именем Пушкина. Женщина была основным верховным божеством всего его творчества, а если создатель русского стиха Пушкин был первым поэтом, превратившим русские слова в крылья бабочек и крылья птиц и заставившим размерные русские строки сверкать золотом и звенеть серебром, Тургенев был первым поэтом русской прозы, равного которому доныне еще не было, он воспринял все пушкинское золото и сковал серебряные звоны еще более певучие, он был не только учеником Пушкина, но и его родным братом, его равноправным наследником, и путь от Пушкина к утонченной и нежной поэзии наших дней идет не столько через Лермонтова и Некрасова, не столько даже через строго-ночного Тютчева и звездно-заревого Фета, сколько именно через Тургенева, воспитавшего наш язык, нашу многопевную мечтательность, научившего нас понимать, через красивую любовь, что лучшая и самая верная сущность, благовеющая в художественном творчестве, есть Девушка-Женщина.
Волшебное чарование, связавшее колдовским побратимством Пушкина и Тургенева, сказывается не только в том, что они являются двумя самыми лучезарными русскими писателями XIX века, определившими своим широким и глубоким влиянием судьбы русской прозы и русского стиха, но и в том еще, что между судьбой и личностью Пушкина и судьбой и личностью Тургенева существуют поразительные общности и сходства.
Пушкин был наполовину африканец, наполовину славянин, ариец. Тургенев был наполовину монгол, наполовину славянин, ариец. Но какой русский, какой отличительно русский и тот и другой. Из всех наших поэтов Пушкин самый русский, наиболее постигающий свойства русского языка и судеб России. Из всех наших прозаиков Тургенев самый русский, великорусский писатель, лучше других постигший серебряный речной разлив родной нашей речи и лучше всех других понявший основные черты нашего народа и прихотливый ход нашей истории.