Из несобранного
Шрифт:
Первая страшная ошибка была, когда первую Пасхальную радость всеобщего освобождения лишили свойств всенародности и превратили в частичную распрю сословий и отдельных кучек, извратили праздник свободы, лишив его чувства любви и зажегши ненависть,- как будто не вся великая страна свергала иго, как будто не все сословия хотели свободы, как будто были какие-то поддающиеся точному историческому учету числа, указующие, кто больше, кто меньше дал движения великой лавине, как будто можно летящий ветер схватить и превратить в арифметику, где все числа дерутся друг с другом.
И, вместо того чтобы внутри была любовь, а ненависть направлялась острием лишь вовне, к несомненному врагу, идущему с насилием, внутри поселили злую вражду, а насилию, идущему извне, от несомненного врага, дали расти и крепнуть и приходить вовнутрь нашего дома под личиной.
Вторая страшная ошибка была в том, что ту святыню, которая называется воинской честью, воинской дисциплиной, воинским долгом, искусили, затмили, развратили, затоптали. И солдат, которые были людьми темными, наполнили ложью и злобой, не дав им никакого благого духовного хлеба, и офицеров, которые продолжали стоять на правильной точке зрения, продолжали опираться на чувство чести и хотели защищать родину, разъединили с солдатами и оклеветали. И войско превратилось в стадо. И позор всей страны стал безграничным. И понятие "солдат" утратило всякий смысл, какую-либо красоту и достоинство.
Третья страшная ошибка была в том, что власть не чувствовала себя властью и не поступала как власть. В этом была ложь, в этом было двуличие, в этом была собственная неуверенность, что власть действительно есть власть. Не убежденная в себе, эта кажущаяся власть уговаривала там, где нужно приказывать, медлила там, где нужно безотложно действовать, дозволяла злому предпринимать и осуществлять злое и злейшее. Один из величайших гениев на земле и самый великий среди художников, думавших о новом лике человека, Леонардо да Винчи, сказал: "Кто не наказывает зло, тот приказывает его делать". Так вот, власть, вместо того чтобы сильной властной рукой схватить поджигателей и потушить пожар, любезно соизволяла опутывать ложью и предательством всех малоумных и темных; власть, не наказывая зло, приказывала делать злое.
Я думаю, что три меры исполнились и что бешеный вихрь кары совсем близок. Но так как ветер схватить нельзя, не заключишь его в таблицу умножения, никто не предскажет, в каком лике предстанет буря.
Я думаю также, что роковое свойство числа 3 нигде так хорошо не рассказано, как в одном предании древней Эллады. Когда юный Дионис бродил, он нашел замысловатый побег. Травинка ему полюбилась. Он взял эту веточку и понес домой. Но, чтоб она не завяла и не замерзла, он спрятал ее в птичью кость. Шел, шел и видит львиную кость. Он бросил птичью кость и переложил побег в львиную кость. Уже совсем подходил к родному саду, но увидел ослиную кость и переложил туда замысловатую ветку. Этот побег, посаженный в волшебном саду, стал виноградной лозой. Вот почему человеческий дух после первой чары вина полетен, как птица, после второй - яростен, как лев, после третьей - глуп, как осел.
И известно, что, если осел уперся на одном и том же месте и не хочет сдвинуться, возникает взмах палки - и упрямое животное должно идти дальше.
1917. 8. IX
РЕВОЛЮЦИОНЕР Я ИЛИ НЕТ
Спроси белого лебедя, птица ли он и умеет ли он летать. Ничего не ответив, лебедь взмахнет своими белыми крыльями, содружными по цвету с облаками неба, и улетит от докучного к отъединенному лесному затону, и в голубом водном зеркале будут проплывать отражения белого призрака, любящего вольность, крылатого призрака, содружного по цвету с облаками неба и с белизною нагорных снегов.
Спроси цветок, умеет ли он любить Солнце. Он ответит тебе молчаливо он слегка качнется от твоего дуновения, он слегка отшатнется от тебя и сильней дохнет своим воздушным ароматом, который есть благоговейная молитва к Солнцу.
О, спроси ветер, волну, спроси колос и верховного жаворонка - все стройно и правдиво в Природе, и, ответят ли они тебе или не ответят, в их движенье, в их красках, в их шорохе, в их пении каждый, кто истинно ищет ответа, найдет полнозвучный ответ.
Но в мире людей, где лгут, все не то. Здесь умываются кровью, здесь утираются жестокостью, и улыбаются убийству, и обнимают грабеж. А все это вместе лживо называют правдой. Сидят на цепи, как дворовые псы, которым не каждый день бросят корку хлеба. Цепь разбивают их пожалевшие, снимают с них тесный ошейник, и вот уж не псы они больше - они волки, они бешеные собаки, рвущие своими обрызганными слюной зубами ту руку, которая их освободила. Оборотни, притворяющиеся пред собой и пред миром, начинающим их ненавидеть мировою ненавистью, говорят о свободе - и замыкают своих братьев в тюрьму. Говорят: "Мы преобразуем", а только разрушают красивое созданное, бессильные в своем уродстве что-нибудь создать. Зовут себя освободителями и удушают вольность человеческого слова. Называют себя неимущими, а сами, беря плату за кровь, беря плату за лень, оценивая на монету свои убеждения, утопают в ростовщичестве, вымогательствах и взятках. И говорят о братстве, а в это время режут чужое горло. И будучи маленькими летучими мышами и косокрылыми тяжелыми вампирами, говорят: "Это мы умеем летать, мы - птицы".
Но нет. Ни прыгающая по воздуху, приплясывающая в пустоте и дурно пахнущая летучая мышь, ни поднимающийся на некоторую высоту для ночного мародерства косокрылый вампир не завоюют воздух и не станут птицами. Не им царствовать в синеве, какие бы полчища их ни сгромоздились волею исторического Апокалипсиса,- их грязно-серые тени пройдут, как проходят все тени, а белый лебедь будет жив, неприкосновенный, в своем лесном затоне, и солнечный жаворонок будет звенеть, взлетая к Небесному Костру все выше и выше. Вот придет весна.
Если Революцию понимать как освободительную грозу, как слитную симфонию ветра, грома, молнии и дождя, после ошеломительного явления которых воздух неба освежен, а зеленые покровы земли обогащены новой силой и все живые существа исполнены умноженной радости жизни, тогда нет, в сущности, ни одного гения, ни одного крупного таланта, который по природе своей не был бы революционным. Гений и крупный талант почти всегда ломает старое и создает новое. Если же в силу каких-либо частичных условий личности или исторических обстоятельств гений выступает защитником старого, самая выразительность всех его движений и проявлений возбуждает вокруг него такую бурю, что он обостряет и усиливает возникшую борьбу за новое, и в этом случае не прямо, но косвенно все равно является революционной силой.
Четыре наиболее крупных русских поэта,- крупные не только свежею первичностью своего творческого дара, но и силою своей личности, и первородной удачей минуты, которая была им дарована Судьбой,- Ломоносов, Пушкин, Лермонтов и Некрасов - глубоко революционны. Только революционность каждого из них оказывается в особой форме, и, чтоб видеть ее четко, нужен не кротовий глаз партийного человека, а вольное зрение человека с свободной душой. Слепец, привыкший к ограниченному мышлению подпольно-кружкового образца, искренно убежден, что маленький стихотворец Якубович есть революционный поэт. Тот, кто непредубежденно и зорко оценивает человеческую личность и ее судьбы, видит, что слово "революционный" гораздо более, без сравнения больше, приложимо к Ломоносову. Этот сын Белого моря, холмогорский мужик, сумевший добиться всеобнимающей учености, столь же великий в исторической русской перспективе, как велик был в перспективе итальянской Леонардо да Винчи и в германской - Гёте, первотворец нашей поэзии, которая до него умела лепетать, а с ним начала говорить и петь, химик, физик, геолог, географ, предвосхитивший научные точки зрения на 150 лет, ученый, которому в летописях славы надлежит первое место там, где Лавуазье занимает второе, мудрец, проникший в тайны вещества, не был ли он революционером и не был ли он на каторге в те самые минуты, когда он писал оду Елизавете Петровне, и когда он шесть лет преподавал химию, не имея лаборатории, и когда он должен был тратить свои драгоценные силы на бесславную борьбу с подлым немцем Миллером и с подлым немцем Шумахером, и когда все, чего он достигал и чего он достиг, он должен был проводить через борение и вражду, всегда опираясь лишь на себя, на силу своего гения, долженствующего опрокидывать, для того чтобы творить.
Что революционны были и Пушкин, и Лермонтов, это запечатлено уже самою судьбою их, явно мученической. Но, к прискорбию, должно признать, что русские люди, даже и сегодняшнего дня, склонны видеть их революционность разве в том, что Пушкин был дружен с декабристами и написал несколько политических стихотворений, а Лермонтов написал строки о палачах свободы и гения, стоящих у трона,- строки, за которые он был сослан на Кавказ. Николай Первый своим жандармским умом был умнее русского общества и видел ясно, что Пушкин революционен и опасен всей своей личностью, что каждая песня, которая вырвется из горла такого редкостного соловья, настолько овеяна воздухом свободы, что соловья этого нужно держать в клетке и позволять ему петь под надзором, хотя бы он пел о розе или весне.