Из ниоткуда в никуда

Бушков Александр Александрович

— Никаких, — угрюмо сказал Сварог. — За пять тысяч лет их наверняка выдвинули столько…

— Наоборот, очень мало, — скупо усмехнулся Канцлер. — Для многочисленных версий нет основы. Все версии быстро сводятся к одному: существует некий фактор, воздействующий на сознание людей и превращающих их в… то, что они есть. Вот только этого фактора так и не обнаружили. Брали кровь на анализ у людей и животных, пробы воздуха, воды, земли, исследовали космические излучения, магнитное поле планеты… и многое, многое другое. Ничего не нашли. Хотя — этот загадочный фактор безусловно есть… В этом все твердо убеждены.

— На каком основании?

— В свое время, достаточно давно, кто-то из тогдашних министров решил, что следует назначить имперских наместников и на Нериаду, — сказал Канцлер. — Коли уж там существуют короли и государства… Наместников они приняли, как

приняли и то, что находятся под властью Империи. Крайне равнодушно приняли. Пожали плечами, пробормотали что-то вроде: «Ну, раз надо, значит, так тому и быть…» — и ни малейшего протеста. Естественно, и наместники, и их многочисленный штат состояли сплошь из разведчиков и экспертов. Одновременно заслали туда агентов, которые крайне успешно внедрились — у них тоже, случается, люди переезжают в другие города и села… Никаких интересных результатов. Женщины, простите за вульгарность, дают, мужчины пьют с нашими агентами в кабаках… но невозможно извлечь хоть какую-то пригодную информацию. Потому что, как я уже говорил, разговоры крутятся исключительно вокруг собственной профессии или профессии собеседника, домашних дел, на манер «А у меня баба горшок разбила», «А у меня корова забор сломала». Среди дворянства — то же самое. Бесконечные разговоры о родословной, о предках, о том, кто сколько может выпить вина, кто кому изменяет и с кем. Дуэлей, кстати, тоже нет. Один из наместников писал в отчете, что дворцовый бал напоминает ему музыкальный ящик с движущимися фигурками — видели такие? Ну вот… Ни поэтов, ни острословов, ни интриг. Менестрели, как выяснилось, поют те же песни, что тысячу, две, три назад. Потом, примерно через год, началось что-то непонятное. И от наместников, и от агентов, и от ученых лавиной посыпались просьбы их отозвать. Послали комиссию. Все, с кем ее члены разговаривали, отвечали одинаково: они сами чувствуют, что тупеют. Даже между собой начинают разговаривать на уровне местных, один человек вдруг обнаружил, что стал читать с трудом и плохо понимает прочитанное, другой — что не может более производить статистические вычисления, третий, на досуге давно баловавшийся поэзией, внезапно словно бы разучился сочинять стихи… И тому подобное. Комиссия сделала вывод, что наши люди начинают опускаться на уровень местных. Изложено это, конечно, было более наукообразно, но смысл именно таков. Всех срочно оттуда отозвали, и дома они очень быстро пришли в норму… но еще до того стали объектами тщательнейших исследований, опять-таки не обнаруживших никаких следов фактора.

Тогда же один из крупнейших психологов решил поставить свой эксперимент. Он забрал на Нериаде около ста человек — от дворян и купцов до горшечников и крестьян, молодых, средних лет, пожилых. Поселил их в одном из антланских городов и установил постоянное наблюдение. Примерно через год все они стали словно бы оживать. Меняться. Вести себя, как нормальные люди. Кто подрался на дуэли, кто просто подрался из-за девушки, кто захотел учиться грамоте, чтобы читать книги… И разговаривали они теперь, как нормальные люди — обо всем на свете. Еще через год их было просто не узнать, не отличить от антланцев. И ни один из них не захотел возвращаться. Все прижились. Каждого, от дворянина до крестьянина, определили здесь на место, соответствующее его прежнему положению. Очень быстро они стали воспринимать прежнюю жизнь на Нериаде, как сон. Особенно молодые. За каждым наблюдали до самой его смерти, и всякий раз оказывалось, что он жил, как обыкновенный человек. Если у него — или у нее — были дети от антланцев или таларцев, они вырастали абсолютно нормальными, ничем не отличаясь от здешних сверстников. Именно после того, что стало происходить с нашими людьми на Нериаде и «Эксперимента ста», и стало ясно: есть некий фактор, некое воздействие на человеческий мозг. Это было шестьсот лет назад. С тех пор на Нериаде ничего не изменилось, а фактора так и не нашли. Я думаю, этого достаточно?

— А камни?

— Камни… — поморщился Канцлер. — Есть на Нериаде такие камни. В основном в горных районах. Залегают главным образом на поверхности, такими исполинскими кристаллами наподобие друз аметиста. Есть ремесленные цеха, которые их добывают, в не особенно и большом количестве, из них делают кувшины, блюда, обтачивают, придавая округлую форму, — и всегда они служат чисто декоративным украшением дома. Исследован этот минерал многократно и скрупулезно. Самый обыкновенный минерал. Ни на Таларе, ни на Сильване пока что не найден. — Канцлер усмехнулся. — Запретной зоной планету объявляли, когда меня еще и на свете не было,

и я не нашел в бумагах внятного изложения мотивов. Есть подозрение, что тогдашние сановники просто-напросто хотели накрепко изолировать непонятное, и это был главный мотив. Других я при всем старании усмотреть не смог. Если Нериада и представляет для нас угрозу, никто не знает, в чем она заключается. Как из камней получились компьютеры и каким образом они оказались на Таларе никто не в состоянии догадаться.

Сварог осторожно спросил:

— А мог кто-то, оставаясь незамеченным, летать туда? После введения запретной зоны?

— Исключено, — сказал Канцлер. — Надзор строжайший. Что вы так смотрите?

Сварог тихо сказал:

— Я просто вспомнил, что летательный аппарат Вингельта так и вышел за пределы атмосферы, незамеченный нашими системами наблюдения и контроля. Нет, Канцлер, я не намерен утверждать, что именно они летают на Нериаду, что они вообще куда-то летают за пределы планеты… Суть в другом: здесь, у нас под носом есть аппараты, незамеченными преодолевающие наши системы контроля. Вряд ли тот, на котором я тогда летал, — единственный.

— Не бередите душу, — зло насупился Канцлер, — этих ищут которую тысячу лет и не могут обнаружить. Но даже если это они, зачем им подбрасывать камни-компьютеры кому попало? Шестилетняя девочка, банкир-делец, вор, пират, бедный студент, зерноторговец…

— Не знаю, Канцлер, — сказал Сварог. — Это вы выдвигаете версии, а не я. Лично я никаких версий измышлять не берусь, потому что в толк не возьму, на чем их основывать… Вы, и правда, дадите мне какие-то материалы?

— Я же обещал, — усмехнулся Канцлер, достал из ящика стола две обычных «спички», белых, с синими головками, подал Сварогу. — Но имейте в виду, каждая проработает не более трех часов.

— Благодарю, — сказал Сварог, вставая.

— Присядьте еще на минуточку, — сказал Канцлер, и Сварог послушно уселся. — Еще один пустячок… Вы никогда не обращали внимания на то, что горротские странности начались еще при настоящем Стахоре?

— Ну как же, — сказал Сварог. — Давно обратил. Возведение сети «дорожных знаков» началось еще при настоящем. И свой внешний долг Горрот странным образом выплатил при настоящем, хотя, как клянутся мои финансисты, не имел к тому никаких возможностей…

— А здесь у вас есть версии?

— Конечно, — сказал Сварог. — Лично я предполагаю, что наши пройдохи сначала спелись с настоящим Стахором. И наверняка придумали для него что-то убедительное, но не имевшее никакого отношения к их подлинным целям. Вполне возможно, так и было. Ну, а потом его понадобилось убрать и заменить совершеннейшей марионеткой… У вас на него что-нибудь есть?

— Ничего. А у вас?

— Откуда? — пожал плечами Сварог.

Он был совершенно искренен. Он только об одном умолчал, уходя: что у него, если его не обманули в свое время, есть возможность извлечь эту беглую парочку из их убежища на Древних Дорогах.

Глава VII

ВСАДНИК НА ДИКОВИННОМ КОНЕ

Король королей Сварог Барг давненько уж неторопливо прохаживался по Янтарному залу Латеранского дворца (несмотря на пышное название, представлявшему собой не столь уж и большую комнату, отделанную янтарными панно и мозаиками и служившую еще одним малым кабинетом). Сунув руки в карманы роскошных королевских портков из редкого и дорогущего шемахайского бархата, меланхолично напевал под нос:

— На диване, на диване, на диване мы лежим, художнички. У меня, у меня и у Баклаги протянулись ноженьки. В животе, в животе стучат пельмени, как шары бильярдные… Дайте нам хоть рваных денег — будем благодарные.

И время от времени косился на отделанный янтарем стол, где преспокойно лежал массивный треугольный предмет, напоминавший наконечник копья с выпуклыми гранями.

— На диван, на диване, на диване тишина раздалася — у меня, у меня и у Баклаги жизня оборвалася…