Из огня и пепла
Шрифт:
– Кое-что уцелело. – Пытается улыбнуться он, но в улыбке ни доли радости. – Но ты не должна сейчас об этом думать. Тебе нужно позаботиться о себе.
– Я пыталась. Пыталась потушить огонь, Джерри, но всё случилось так быстро. Прости меня. Ради бога, прости…
– Даже не смей. – Строго прервал мои стенания Джерри, с напором вдавливая моё тело обратно в подушки, потому что я норовила снова встать и мчаться. Куда? – Ты ни в чём не виновата. Наоборот, это я должен просить у тебя прощения. Всё из-за меня. Я ведь знал, что пора заменить проводку, но пожалел денег. Я старый идиот, по вине которого ты чуть не погибла.
–
– Так сказал один из пожарных.
– Помню, как загорелась розетка. Как огонь побежал по проводу. Я так испугалась.
Джерри принялся утешать меня, хотя ему самому не помешало бы утешение. Дело всей его жизни обернулось пеплом. Десять лет он холил и лелеял «Поппи», как дитя, которого у него никогда не было. Даже боюсь представить, что осталось от белых кирпичных стен и деревянных подвесных полочек, когда-то сплошь уставленных белыми и розовыми бегониями. Джерри не признавал других цветов, потому что его жена обожала их медовый запах и веретено нежных бутонов. Осталось ли что-то от столиков, за которыми само время замирало, пока покупатели останавливали ежедневную беготню и усаживались с чашкой кофе и выпечкой с пылу с жару. Я потеряла сознание до того, как увидела финал огненной феерии. Но кухня точно пропала, её не вернуть. Джерри придётся начинать с нуля.
– Пока врачи возились с тобой в реанимации, я связался со страховой. Хорошо, хоть об этом позаботился. – Печально хмыкнул Джерри, глядя в пустоту. – Но выплаты не покроют капитальный ремонт. Может, удастся уложиться хотя бы в материалы, но на рабочих не останется ни цента. Придётся восстанавливать всё своими руками, а на это уйдут месяцы. За это время мы разоримся. Не знаю, что делать, Рейчел.
– Мы обязательно вернём «Поппи». Что-нибудь придумаем, вот увидишь.
– Ну, не время сейчас думать о пекарне. На повестке дня ты и твоё здоровье.
Я прокрутила диалог к самому началу и выудила из него то, что засело в голове страшным приговором.
– Ты сказал, я была в реанимации?
– Да, милая. По дороге твоё сердце… остановилось. Парамедики дважды запускали его. Доктор сказал, это всё последствия шока. Твоё сердце просто не выдержало такой боли. Мне так жаль, Рейчел.
Сложно поверить. Мысль о том, что я на мгновение побывала за порогом смерти и вернулась, словно забыла ключи, не укладывалась в голове. Та была забита, как шкаф всяким хламом, и для другого там попросту не осталось свободного места.
– Тебе обработали ожоги, вкололи какие-то там антисептические, чтобы не возникло инфекции. И обезболивающие.
– Видно, они плохо справляются со своей задачей, – слабо улыбнулась я. – Потому что боль просто адская.
– Позвать доктора? Попрошу вколоть ещё дозу…
Джерри умчался по коридору искать доктора, который позаботился обо мне, обеззаразил раны и спрятал их под мягкие, но такие неудобные бинты. Грудь сдавливали кольца марлевой ткани. Боюсь представить, во что превратилась моя спина, раз больно даже лежать. Я повернулась на бок, чтобы не касаться поверхности кровати, но легче не стало. Огонь в спине волновал меня не так сильно, как на лице. Правая щека вопила болью. Хотелось содрать повязку и расчесать её ещё сильнее. На кого я стану похожа, когда ожог заживёт? Вылитый Франкенштейновский монстр. Что скажет Остин? Наверняка, Джерри
Джерри появился в палате в сопровождении целой свиты. Мужчина за сорок в белом халате улыбнулся и порадовался, что я пришла в себя. Представился доктором Дарлингом и пожурил, что я всех перепугала. Медсестра, полная низенькая женщина, которую будто тянуло к полу то ли лишним весом, то ли усталостью, была не так словоохотлива. Осмотрела повязки, проверила капельницу с таким холодным видом, что температура в палате заметно понизилась на несколько градусов. Но мне всё равно было жарко от ожогов.
Меня накормили завтраком из трёх блюд: анальгетиком, антигистаминным и противовоспалительным. Доктор похлопал меня по руке, как хорошую пациентку, и велел отдыхать и набираться сил.
– Если не будет никаких осложнений, а это маловероятно, – перед уходом уточнил он. – То через недельку выпишем вас, если пообещаете беречься и продолжить лечение дома.
Я пообещала, хотя первым делом как покину эту неуютную палату, отправлюсь в пекарню. Оценю ущерб и сделаю вид, что я победила, раз выжила в смертельной бойне. Пусть противник давно покинул эти стены, иногда важнее доказать его поражение самому себе.
Джерри не отходил ни на шаг, хотя у него было полно других забот. Десять лет назад к ним примешалась и я, побитая и покорёженная, как и машина отца, в которую влетел неосторожный водитель грузовика в паре миль от Портленда. В тот день я впервые почувствовала, что значит умереть. Сегодня всё повторилось. Я могла присоединиться к семье, что покинула меня десять лет назад, но вместо этого второй раз обузой легла на плечи Джерри Паркера.
Он бросался неловкими фразами, пытаясь приободрить меня. Напомнить, что по эту сторону всё ещё есть, чему радоваться, ради чего задержаться. Но его экскурс выходил скомканным и кособоким, как первая булочка, которую я испекла в стенах его пекарни. Джерри поджёг мою уцелевшую щёку прощальным поцелуем лишь тогда, когда в дверях палаты появился новый гость.
– Остин! – Облегчённо выдохнула я, заметив карие глаза, выглядывающие из-за букета красных тюльпанов. – Ты пришёл!
– Оставлю вас. – Неловко пробормотал Джерри, чувствуя себя лишней спицей в колесе, и пообещал навестить позже.
Раны тут же перестали отзываться той дикой болью, когда я увидела Остина. Всё казалось сюрреалистичным, деревянной декорацией какой-то глупой постановки, пока среди них не мелькнули его небрежные волосы цвета мокрого песка. Пока тонкие губы не растянулись в скомканной, но такой знакомой улыбке.
– Это тебе. – Остин протянул мне цветы и убрал руку так поспешно, как будто его ужалило от прикосновения к моим пальцам. – Джерри позвонил мне и рассказал о том, что случилось. Это ужасно, Рейч…
Слова он подбирал верные, но совсем забыл о тоне, который выдавал его с потрохами. О том, чтобы усмирить бегающие глаза, в которых легко было прочитать всё, что он чувствовал. Его ноздри раздражённо поигрывали, чуя застоявшийся запах больницы, а может, и гари, которой я пропиталась с ног до головы. Он старательно отводил взгляд от повязки, прилепленной к моей щеке, словно мне налепили ненавистный горчичник, от которого становилось противно даже ему.