Из Парижа в Бразилию по суше
Шрифт:
Часть первая
ЧЕРЕЗ ЕВРОПУ И АЗИЮ [1]
ГЛАВА 1
Внезапная остановка. —Смелый поступок капитана Еменова. —Водолазы в скафандрах. —Чудовищный приказ. —Каторжники под конвоем. —Ссыльные. —Отверженные. —Песня русских каторжан. —На допрос. —Пристрастие в суждениях. —Упоминание
1
В старом переводе (издание П. Сойкина) роман выходил под названием «Из Парижа в Бразилию».
— Стой! — Повелительный голос рассек, словно хлыстом, серую мглу.
— Что там еще? — долетело из саней, мчавшихся во весь опор. И хотя кучер не знал языка, на котором была произнесена эта фраза, интуитивно он тотчас схватил ее смысл.
— Да ничего, — ответил возница, продолжая нещадно гнать лошадей. — Эй, залетные!
— Стой! — повторил угрожающе тот же голос.
— А ну, смелей, голубчики! — кричал ямщик, надеясь проскочить мимо.
Но тут грянули выстрелы, и сквозь тяжелые хлопья падавшего снега блеснули стволы ружей. Сани едва не наткнулись на штыки стоявших полукругом людей. Перепугавшись, кучер попытался притормозить, переходя, как и все русские мужики в таких случаях, на странное тремоло [2] :
2
Тремоло — быстрое повторение одного звука или чередование нескольких звуков.
— Тпру-у-у!
Вожжи, которые извозчик натянул что есть мочи, лопнули. Казалось, катастрофа неминуема, но наперерез коням бросился высокий человек, в длинном тулупе и меховой шапке, сдвинутой на лоб.
Обычно в русские сани запрягают тройку лошадей: посередине, меж оглоблями, — сильного и быстрого коренника, по обе стороны от него — лошадей помельче, но идущих тем же аллюром. Оглобли соединены высокой подковообразной дугой с подвешенным в центре колокольчиком, оглашающим своим звоном многие километры. Крепко охваченному упряжью, крепящейся к оглоблям и дуге, и вынужденному при натянутых вожжах держать морду вверх, кореннику не повернуть шею ни вправо, ни влево, тогда как пристяжные могут, обернувшись, увидеть кучера.
Внезапно появившийся незнакомец, похоже, хорошо знал поведение животных в упряжке: не колеблясь ни минуты, он железной хваткой сжал кореннику ноздри — самое чувствительное место у лошади, и тот упал на колени.
Сани, продолжая движение по инерции, подпрыгнули и перевернулись, несмотря на специальные брусья, приделанные по бокам для устойчивости. Извозчик, сидевший, как обычно, на облучке, полетел в снег.
— Ну что, ребятки?! — произнес тем же командным, но уже с примесью иронии, тоном смельчак, остановивший коней. — Вздумали улепетнуть от самого капитана Еменова?! Слишком молоды еще, ангелочки! Да-да, слишком молоды, чтобы объегорить старого сибирского волка! Ну а теперь выбирайтесь — и ко мне! Живо!
Из-под саней раздавались стоны. Ездокам непросто было выполнить приказ грозного капитана.
— Ну а вы что стоите? — бросил он солдатам. — Чем пялить глаза, разберитесь с колымагой! Вытащите бедолаг, войдите в их положение!
Солдаты, из казаков, стоявшие полукругом, тотчас накинулись на повозку: били прикладами, руша каркас, сдирали плотную внутреннюю обивку из фетра, швыряли на снежный ковер поклажу. Именно так, очевидно, поняли они приказ «разобраться с колымагой».
Капитан Еменов бесстрастно взирал на валявшиеся в причудливом беспорядке чемоданы из мягкой кожи, тулупы, подбитые каракулем шубы, валенки, подушки, матрасы, мешки и кулечки, консервные банки, конусовидные головки сахара, колбасы, бутылки водки, коробки с печеньем и чаем, топоры, молотки, веревки и распростертые недвижно тела приезжих, выглядывавшие из-под клади, припасенной в расчете на длительное путешествие по бескрайним студеным просторам.
Мы сознательно не касаемся пола горемык, поскольку определить его в тот момент не представлялось возможным: путники были столь заботливо укутаны в меха, что стали толще по меньшей мере вдвое и напоминали, скорее всего, водолазов в скафандрах.
— Ни рукой, ни ногой не шевелят! — пробормотал офицер. — Неужто преставились?
Но тревога оказалась ложной: казаки хорошенько встряхнули злосчастных ездоков, распахнули им одежды, растерли снегом лица и руки, и бедняги, громко чихнув, возвестили о своем возвращении из небытия.
— Где мы? Что, черт возьми, происходит?! — воскликнул кто-то по-французски.
— Право, понятия не имею, — раздалось в ответ.
Увидев, что сани разломаны, вещи разбросаны, а взмыленных лошадей, мелко дрожавших от холода, держат под уздцы солдаты, первый из пострадавших возмутился:
— Опять все не так! Ну и страна! И где этот кучер? Я пожалуюсь властям! Кто здесь за главного?
— Заткнись! — оборвал его капитан Еменов, переходя на французский. Держась строго, хотя происходившее явно его забавляло, офицер обратился к солдатам: — Отведите мерзавцев на постоялый двор. За них отвечаете головой, ясно? Если в мое отсутствие попытаются бежать или заговорить с заключенными — стреляйте. И помните, за каждого убитого — награда в пять рублей.
Не обращая более внимания на подчиненных, капитан повернулся и пошел прочь. Ножны его сабли слегка позвякивали, задевая о голенище сапога.
Снег падал тяжелыми хлопьями. И без того сумрачный день стал еще темнее. Надвигалась ночь.
Не успев оправиться после падения с саней, путешественники оказались в плену. Совершенно сбитые с толку, они шли в окружении солдат и ничего не понимали, кроме того, что последствия ареста могли оказаться самыми плачевными.
Сквозь вьюгу, бившую в лицо, виднелись шесты, расставленные на некотором расстоянии друг от друга, чтобы не сбиться с пути. Ужасная, изрезанная глубокими обледенелыми колеями дорога вела к однообразным бревенчатым домикам — избам, построенным в строгом соответствии с архитектурными сибирскими традициями. Утоптанный снег хранил множество следов: недавно здесь явно прошла многочисленная группа людей.
Казаки ускорили шаг, повернули направо и минут через пятнадцать, миновав овраг, вышли на площадь, по одну сторону которой виднелась разрушенная церковь, по другую — мрачного вида здание.
У путешественников от жгучего морозного воздуха захватило дыхание, хотелось немного отдохнуть. Но суровые конвоиры, помня о приказе командира, не дали им остановиться. Было ясно, что, если пленники сами не пойдут, их поволокут силой.
Едва французы со стражниками направились к зловещему строению, как на дороге появилась рота вооруженных солдат. Одетые в длиннополые шинели, они четко печатали шаг, глубоко вдавливая в снег кованые каблуки. Следом, едва держась на ногах, колонной шли бедные, измученные люди.
— Каторжники, — шепнул один из пленников своему товарищу. Тот как раз, чтобы не упасть, вцепился, ища опору, в торцы бревен, выпиравших из придорожной избы.
Повстречавшихся арестантов московские судебные власти приговорили к каторжным работам в Забайкалье, обрекая на муки и безвременную смерть в ледяном аду, именуемом Восточной Сибирью. Серые армяки, легкая обувь, наполовину обритые головы, обмороженные лица. На ногах кандалы с цепью, прихваченной у пояса веревкой. Кое-кто из заключенных обернул железные кольца тряпьем: этим счастливчикам удалось собрать милостыню, и кузнец за соответствующую мзду изготовил им оковы чуть пошире. Ножные кандалы дополнялись наручниками, соединенными столь короткой цепочкой, что держать руки можно было только спереди. Находившихся в одном ряду — от шести до восьми человек — приковали друг к другу. Стоило кому-то оступиться, как общий ритм движения нарушался и оковы впивались в кожу, покрытую язвами от постоянного соприкосновения с металлом, заставляя заключенных корчиться от жгучей боли. Жестокость, с какой этих обездоленных заковали в железо, преследовала вполне определенную цель — отвратить даже мысль о побеге.