Из Парижа в Бразилию по суше
Шрифт:
— Хотелось бы верить, что ты не ошибаешься. Говори же скорее!
— Посмотри-ка, корма шхуны все больше и больше высовывается из воды.
— И впрямь, сейчас часы отлива, и вода, отступая, обнажает скалы. Но что общего между этим потерпевшим крушение судном и нашим завтраком, который так нам нужен?
— А то, что крейсер угомонился, выпустив пару снарядов, и мы теперь, вне сомнения, отыщем на шхуне печенье, кусок сала или обыкновенную банку консервов со сказочно вкусной фасолью.
— Ты прав! И где это была у меня голова? Воспользуемся же счастливым случаем!
Добраться до маленького судна, изуродованного ударом о скалы и артиллерийским
Каким-то чудом мощный снаряд не воспламенил патронов, что моментально разнесли бы все вокруг. Однако разрушение, причиненное шхуне, было ужасным.
Предвидение Жака полностью оправдалось: среди веревочных обрывков, искромсанных досок, смятых тазов, раздавленных бочек, разбитых ящиков, искореженных ростров [507] он обнаружил своим обострившимся от голода взглядом превосходный окорок, валявшийся в клетушке, служившей, очевидно, камбузом [508] .
507
Ростры — решетчатый (а иногда — и сплошной) настил, расположенный выше верхней палубы и предназначенный для размещения шлюпок и хранения запасного рангоута — круглых деревянных или стальных трубчатых частей вооружения судна, служащих, в частности, для постановки парусов.
508
Камбуз — кухня на судне.
— Свинина! — воскликнул в умилении счастливчик, подпрыгнув от радости. — Превосходный пищевой продукт и к тому же завернутый в полотняную тряпку с печатями!
— Печенье! — не менее восторженно прокричал Жюльен, опуская руку на ящик с продовольствием.
— Вино! Настоящее вино! — изумился Жак, извлекая из груды черепков бутылку, оставшуюся каким-то образом целехонькой.
— Браво! — восхитился Жюльен. — И не столь уж важно, что печенье твердое как камень, а жесткий окорок, возможно, начинен трихинами… [509]
509
Трихина — паразит-червячок, живущий в теле животных (преимущественно свиней) и человека.
— Попробуем же их!
— Попробуем! — словно эхо, отозвался Жак, поднимаясь из-под обломков полубака. — В трюме жарко, как в печке, здесь же, на палубе, под покровом этого обрывка паруса, не пропускающего солнце, совсем неплохо!
— Кстати, устроиться наверху мы должны были бы и из соображений предосторожности: отсюда можно наблюдать за окрестностью. Ведь кто знает, не пожелают ли вернуться назад владельцы шхуны.
— Ай! — подскочил вдруг Жак.
— Что случилось?
— Я вынужден опять повторить: «Ну и глупы же мы!» И добавить при этом: «И крайне неосторожны!»
— Почему?
— Как это «почему»? Прожорливость, с которой ты наполняешь свой желудок, лишила тебя на время способности размышлять, о чем свидетельствует твоя непредусмотрительность. У нас же нет больше оружия… даже карманного ножа, в силу чего мы вынуждены по очереди откусывать от этого окорока, словно звери…
— Согласен с тобою.
— Поскольку мы не
Жак отсутствовал минут пять. Так как ящики от взрыва разбились, ему не пришлось их взламывать. Он выбрал два ружья и, удостоверившись в отличном действии механизма, взял их с собой.
— Вот и винтовки! — важно произнес он. — С патронами и штыками. Закусим только и сразу же сможем начать охоту за мерзавцами, устроившими нам такую прелестную ночь!
— Но прежде переберемся в шалаш.
— Вшалаш?
— Ну да, возле лепрозория.
— Понятно.
— Батлер с сообщником вернутся не раньше чем через двадцать четыре часа, чтобы принудить нас к капитуляции.
— Когда они объявятся, — а я в этом не сомневаюсь, — не имеет смысла вступать с ними в переговоры. Возьмем их сразу же на мушку — и конец!
— Итак, отправимся в путь! Решим, кто из нас в кого будет стрелять, и, как только представится возможность, откроем огонь.
— Без колебаний и без угрызений совести!
Опасаясь упустить великолепный и, вероятно, единственный случай отомстить или, точнее, осуществить акт справедливого возмездия, как говорил Жюльен, французы спешно покинули шхуну, унося с собой остатки окорока и пачек двадцать печенья.
Приблизившись к лепрозорию, друзья с содроганием посмотрели на это отвратительное заведение, чуть было не ставшее их могилой. Прокаженные, стоя полукругом перед брешью, проделанной в стене снарядом, осыпали бранью сторожа, угрожавшего им с другой стороны проема своим мушкетоном.
Справа путешественники узрели пышную растительность — гигантские злаковые, окаймлявшие тропинку, ведущую в деревню Бурро. Это место словно специально предназначалось для засады, и друзья, укрывшись от солнца в наскоро возведенном шалаше и время от времени отгоняя прикладами ружей рептилий, пытавшихся проникнуть в их убежище, были уверены, что никто, с какой бы стороны он ни направился в лепрозорий, не минует их незаметно.
Они находились на 3° северной широты, почти на экваторе. Неимоверный зной требовал от Жака и Жюльена недюжинных усилий, чтобы противиться охватывавшему их вследствие жары отупляющему оцепенению.
Наши герои просидели в засаде до вечера, но, к их величайшему удивлению, противник так и не появился. Между тем скаредность капитана Боба, — а других чувств у него не было, — еще более сильная, чем продемонстрированное Батлером острое желание мести, поддерживаемое лютой ненавистью, должна была бы неизбежно привести обоих преступников к лепрозорию. Тем более что морской волк рассчитывал взыскать со своих жертв, отчаявшихся от пребывания в этом злосчастном заведении, фантастически огромную сумму.
Понятно, что бандиты ничего не знали об освобождении французов, ибо в противном случае они не предоставили бы им возможность проникнуть на борт шхуны и обеспечить себя оружием и продуктами питания.
Но что же стряслось с янки со вчерашнего дня? Почему они так и не вернулись назад? И куда подевался их экипаж — восемь — десять матросов, которые могли бы охранять от разграбления шхуну? Уж не стали ли они жертвой какой-нибудь катастрофы, заставившей негодяев отложить хотя бы на время осуществление подлых замыслов?