Из Парижа в Бразилию по суше
Шрифт:
Было любо-дорого смотреть, как уверенно показывал Ловатин на почтовых станциях подорожную с изображением царской короны, как быстро находил общий язык с возницами, как по договоренности со станционным смотрителем занимал лучшие места в съезжей избе и как свободно беседовал с «важными птицами».
Впрочем, останавливались в пути ненадолго, только чтобы перекусить. И Жак и Жюльен, хотя оба были готовы мириться с разными дорожными неудобствами, не могли все-таки привыкнуть к стоявшей в избах жаре. Тяжелый спертый воздух был особенно неприятен им потому, что к нему везде примешивался невыносимый, тошнотворный запах от кожаной амуниции. Одно дело — нежный аромат новенького кожаного блокнота и совсем другое — бившая в ноздри вонь измызганных сапожищ, старых, носимых годами тулупов и соседство с людьми, воспринимавшими как должное и толстый слой грязи, и разных насекомых.
Вся жизнь наших путников проходила в санях, в избах они просили лишь кипятку — заварить чай и умыться.
Двести
— Мы уже в русле реки, господа! — обратил купец внимание путешественников на высокий правый берег реки, покрытый снегом.
— Лена! — воскликнул взволнованно Жюльен. — Гигантский поток, соперничающий с другим великаном — Енисеем! По сравнению с ними обоими наши европейские реки — крохотные ручейки. Жаль, что сейчас зима. Если бы мы ехали летом, то увидели бы этот край во всем его величии.
— Нам говорили, — отозвался Жак, — что Лена, как и Ангара, берет начало в Байкале.
— Многие так думают, — ответил Федор. — В действительности же ее исток отделен от Байкала узкой горной грядой. Но паводок Лены всегда совпадает с подъемом воды в этом пресном озере, что и побуждает сибиряков утверждать, будто великая река течет из него.
— Поистине великая… — произнес Жак.
— Лена весьма извилиста на всем своем пути протяженностью в пять тысяч километров. При впадении в Северный Ледовитый океан она образует широченную дельту, непроходимую для плывущих с севера судов, — бойко отбарабанил Жюльен.
— Прошу извинить, месье, — живо возразил русский, — в этом году, в июле, когда растаяли льды, — обычно это бывает в конце июня, — пароход «Лена», управляемый норвежцем Йохансеном, прошел дельту и поднялся вверх по реке до Якутска.
— Фантастика! Это ведь первый случай за все двести пятьдесят лет, в течение которых Россия владеет данными землями, не так ли?
— Да, так. Храбрый моряк, осуществивший это плавание, может гордиться… А насчет лета вы правы: в июне, когда полностью стаивают снега, здесь открывается восхитительная панорама. Ширина Лены в этом месте, в каких-то ста пятидесяти километрах от истока, составляет ни много ни мало целых пятьсот метров, а глубина — двадцать два. Водный поток мчится по красному песчанику, подмывая скалистый берег высотой в сто метров. Хребет, который вы видите, изрезан зубцами, а склоны его поросли вечнозелеными соснами. За ним пролегает ущелье, названное «Щеки». Одна из обрамляющих его скал почитается бурятами как священная. Еще дальше в Лену впадает Витим, вдвое увеличивая объем ее вод. А там уже рукой подать до знаменитых колоннад, раскинувшихся на многие лье крепостных стен и башен, возведенных природой и видом своим напоминающих древние города в долине Рейна. Правобережье изрезано пещерами и оврагами, становящимися все шире от дождей, осыпей и схода снежных лавин. Деревья произрастают одиночными группами, отвоевывая себе место то на выступе, то в ложбине. Наконец, путнику предстоит встреча с могучей Олекмой, чьи воды на протяжении чуть ли не тридцати километров после впадения этой реки в Лену несутся в общем потоке как бы отдельной струей.
Федор Ловатин внезапно замолчал, словно смутившись от прилива красноречия, придавшего его глазам блеск и изменившего черты лица.
Жюльена и Жака удивил этот монолог. Каждый из них говорил себе: «Удивительная эрудиция для русского, особенно если помнить, что он всего лишь торговец мехами».
Жюльен, стараясь смягчить неловкость, возникшую, когда Федор замолчал, поспешил вступить в разговор, мобилизуя свои знания по географии — предмету его увлечений:
— Лена — река необычная хотя бы потому, что русло свое она проложила по вечной мерзлоте. Вместо того чтобы питать почву, воды ее как бы скользят по промерзшей земле, огороженной с двух сторон высокими берегами. Острова, лежащие в дельте этой реки, являют собой подлинные кладбища доисторических, давно уже вымерших животных. Кажется, именно эти земли, открытые в тысяча семисотом — тысяча семьсот семьдесят третьем годах, казак Ляхов [98] назвал «Островами скелетов» — такое великое множество костей и клыков встретил он здесь!
98
Ляхов Иван (? — ок. 1800) — русский промышленник, исследователь Сибири.
— А мамонты? — спросил заинтересованно Жак. — Они ведь тут были найдены?
— Да-да, конечно. Ты напомнил мне случай, о котором я с удовольствием расскажу. Если не ошибаюсь, в тысяча семьсот тридцать четвертом году некто Гмелин [99] , проводивший по поручению русского правительства научные изыскания в данном районе, поведал об обнаруженных им бесчисленных окаменевших скелетах. С тысяча семьсот шестьдесят восьмого по тысяча семьсот семьдесят четвертый год натуралист Паллас [100] провел классификацию костей и заключил, что это остовы слонов, гиппопотамов и носорогов. Особое внимание в своем докладе он уделил удивительнейшей находке — туше носорога с сохранившимися кожей, мышечными тканями и сухожилиями… Жак, ты, наверное, помнишь историю с мамонтом, о которой говорил наш Кювье? [101]
99
Гмелин Иоганн Георг (1709 — 1755) — натуралист, член Петербургской Академии наук, в 1733 — 1743 годах совершил путешествие по Западной и Восточной Сибири.
100
Паллас Петр Симон (1741 — 1811) — естествоиспытатель, в 1768 — 1774 годах возглавил экспедицию Петербургской Академии наук по европейской части России и Сибири.
101
Кювье Жорж (1769 — 1832) — французский зоолог, иностранный почетный член Петербургской Академии наук.
— Не столь уж хорошо. И с благодарностью послушал бы ее. До чего ж увлекательно вести раскопки в местах, где так много останков!..
— Это случилось в тысяча семьсот девяносто девятом году. Один рыбак-тунгус заметил на берегу Ледовитого океана, среди льдов в устье Лены, бесформенную глыбу. Что это такое, он не понял. Через год причудливая громада отделилась от остальных, но по-прежнему было неизвестно, что внутри нее. А вот на третье лето показались бок и бивень чудовищного зверя. Однако полностью туша животного сбросила с себя ледяной панцирь только на пятый год. В марте тысяча восемьсот четвертого года рыбак отпилил бивни и продал их за пятьдесят рублей. Еще два года спустя в этих краях побывал член-корреспондент Петербургской Академии наук господин Адаме [102] и собственными глазами видел сильно обезображенные останки. Якуты, жившие поблизости, срезали мясо на корм собакам. Полакомились и дикие звери. Но скелет был почти нетронут, разве что недоставало передней ноги. Почти все кости соединялись сухожилиями и имели мышцы. Прекрасно сохранилось ухо с волосяным покровом. В глазу чернел зрачок. Мозг тоже уцелел, хотя и усох. На холке — пышная грива, на теле — черная щетина и более мягкая рыжеватая шерсть. А кожа оказалась такой тяжелой, что ее еле-еле унесли вдесятером. Как сообщает Адаме, из земли сумели извлечь больше тридцати фунтов шерсти и щетины, втоптанных в сырую почву белыми медведями, обгладывавшими кости. Это был самец. Его выгнутые бивни достигали трех метров в длину, а голова без бивней весила четыреста фунтов. Адаме очень бережно собрал все останки этого уникального доисторического животного, выкупил клыки и преподнес в дар российскому императору, повелевшему выставить сей ценнейший научный экспонат в Петербургской Академии. Тебе, Жак, приходилось есть птиц, убитых два месяца назад, и рыбу, выловленную тогда же. Но что бы сказал ты о роскошной трапезе, растянувшейся на годы, при том что пиршественному блюду — несколько тысячелетий?
102
Адаме Джон Кауч (1819 — 1892) — английский астроном, иностранный член-корреспондент Петербургской Академии наук.
— Право же, это прелюбопытно! На такой рассказ никакого времени не жалко, и, когда слушаешь его, не страшен даже крепчайший мороз. Если все же он вморозит нас в какую-нибудь глыбу, то мы тоже надолго сохранимся и послужим пищей для дальних потомков нынешних якутов или тунгусов.
— Браво! Ты шутишь, как закаленный путешественник! Теперь сам видишь, что того, кто любит дальние странствования и проявляет интерес к чужим странам, всегда поджидают яркие, непредвиденные впечатления и радостные встречи.
— Ну, не только радостные…
— Ты еще вспоминаешь капитана Еменова?
— Просто тебе хотел напомнить.
— Забудь про это! Не думай о дне вчерашнем, а готовься к завтрашнему!
Последующие переезды от одного населенного пункта к другому не ознаменовались ничем примечательным. Неприятных происшествий больше не было — благодаря подорожной с царской печатью, заставлявшей гнуться в поклоне самых неучтивых начальников станций, и Федору Ловатину, прекрасно знавшему, как путешествовать в холодных странах.
Сани, несшиеся день и ночь по твердому ложу заснувшей до следующего июня прекрасной ленивицы, прозванной так за тихое, спокойное — ленивое — течение, останавливались только на станциях.
Четырнадцатого декабря путешественники отзавтракали в Шамановском. Шестнадцатого утром проехали Киренск, где Лена принимает еще один приток — Киренгу, а в четыре часа были уже в Петропавловске, который не следует путать с главным городом Камчатки того же названия.
Федор обратил внимание на то, что в Киренске Лена течет буквально бок о бок с одним из главных притоков Енисея — рекой Нижняя Тунгуска, отделенной от нее лишь несколькими холмами, мешавшими слиянию их вод.