Из Парижа в Бразилию
Шрифт:
Холод на него не действовал; работая, он распахивал шубу и только беспечно посвистывал, словно был не из плоти и костей, а из железа и камня.
Он даже выучился одному французскому слову — manger {Есть, еда (фр.).} и произносил его с самым торжественным видом, когда, приготовив обед, обращался к французам с предложением приступить к трапезе.
Нужно ли было соорудить хижину из снега или временную юрту из ветвей, прикрытых оленьими шкурами, — якут и здесь не ударял лицом в грязь и делал свое дело основательно.
Во время привала Жюльен часто разворачивал карту и изучал ее с Жаком и Лопатиным. Безграмотный якут, присмотревшись к ней, скоро выучился понимать значение разных линий и черточек.
Вообще якуты — исключительно смышленое племя, по крайней мере, самое смышленое из всех племен Сибири. Они в высшей степени одарены способностью приспосабливаться к окружающим условиям, — как к климату, так и к людям.
Собственно первоначальная их родина — окрестности Байкальского озера; но три столетия тому назад, теснимые бурятами, они покинули родные места, подались на север и переменили свой образ жизни, адаптировавшись в новых климатических и почвенных условиях.
Во время короткого северного лета якут — неутомимый работник, будучи зато натурой весьма противоречивой, зимой впадает в беспробудную лень, словно северный зверь в спячку. Ведет ли он оседлую или кочевую жизнь, занимается ли скотоводством или охотой, якут всегда и во всем выказывает склонность к торговой и промышленной предприимчивости. Его недаром называют «жидом» Сибири. Что бы он ни делал, в нем всегда проявится юркий торгаш. Но вместе с тем нет такого дела, на которое он не был бы способен. В городе все ремесленники — плотники, столяры, маляры, кузнецы — по большей части из якутов. Они умеют недурно делать самовары и даже ружья, только, разумеется, весьма примитивного образца.
Якут-рабочий замечательно умеет подражать всему, чему хотите, но вместе с тем во всякое подражание он всегда вносит что-нибудь свое, самобытное.
Точно так же и в отношениях с людьми. С самоедом или тунгусом якут держит себя как самоед или тунгус, но в то же время он сохраняет по всей полноте свои личные качества, свою смышленость и всегда сумеет поставить себя на первое место среди инородцев, с которыми сведет его судьба.
Климат в Сибири суров и неблагоприятен для земледелия, поэтому якуты не везде могут возделывать свои тощие поля, но зато они прекрасные скотоводы и сумели развести скот даже в таких северных краях, где, казалось бы, для этого нет ни малейших климатических условий. Якутские лошади и коровы встречаются даже севернее Полярного круга…
Неутомимые в труде, нечувствительные к сибирской стуже, якуты (недаром их зовут «железными людьми») необыкновенно умеренны в пище и великие трезвенники. Пьяный якут — это что-то неслыханное, невиданное, необыкновенное. В этом их можно поставить в пример многим цивилизованным народам запада…
Все эти сведения о якутах сообщал французам их спутник Лопатин во время доверительных бесед на привалах.
После переправы через Коркодон якут повез наших путников на северо-восток, следуя изгибам Станового хребта и оставляя налево от себя реку Омолонь с притоками.
Таким образом была пройдена 64-я северная параллель. Французы находились теперь на два градуса ниже Полярного круга, в огромной, до сих пор мало исследованной низине.
Уже с некоторых пор они стали замечать, что характер растительности меняется. Деревья здесь росли как будто с натугой, словно им трудно было бороться с холодом. Стволы, толщиной в поперечнике более метра, которым так дивились ранее французы, уже больше не попадались. Теперь деревья были чахлые, точно больные.
Вскоре и они исчезли. Лишь изредка встречались какие-то приземистые, словно выродившиеся лиственницы.
Наконец еще через некоторое время перед путешественниками открылась необъятная, необозримая равнина, на которой кое-где виднелись миниатюрные заросли каких-то низкорослых деревьев, имевших не более трех метров в вышину.
Лопатин свернул свои сани с дороги, придержал собак и, пропустив мимо себя нарту Жюльена и Жака, поехал рядом с ними, чтобы немножко побеседовать.
— Какой странный каприз природы! — сказал Жюльен, дивясь на необыкновенную растительность.
— Точно питомник, — прибавил Жак. — Посмотрите, какие крошечные деревца.
— Это лиственницы, я полагаю. Есть такие приземистые лиственницы, особый вид… как еще они называются-то… вот забыл…
— Господа, вы ошибаетесь, — возразил французам Лопатин. — Это вовсе не особый вид лиственниц, а обыкновенные недоразвившиеся лиственницы, проросшие на почве, не способной их питать, и потому зачахшие, пораженные неизлечимым худосочием.
— Не может быть!
— Среди этих крошечных деревцев случаются такие, которым уже по двести или по триста лет. В другой стране, на другой почве из них вышли бы громадные лесные великаны, а здесь они тщетно отыскивают в земле соки для своего питания.
— Что вы говорите! Неужели между этими деревцами есть трехсотлетние?
— Может быть, даже и старше, чем трехсотлетние. Но что же делать, если тундра не кормит их, если она для них не мать, а суровая мачеха.
— Вы сказали: тундра. Объясните, пожалуйста, что это такое, я не совсем хорошо понимаю значение этого слова, — сказал Жюльен.
— С удовольствием. Вы знаете, что прибрежная полоса Ледовитого окена лишена всякой растительности, по крайней мере, там совершенно нет деревьев, а только мох и лишайники. Эта полоса известна у картографов под названием «границы лесов» и начинается она на юге с того места, где перестает расти лиственница. Эти бедные чахоточные кустики — последние представители лиственниц. Граница лесов не тянется, как бы следовало ожидать, по прямой с запада на восток и по одной и той же параллели; напротив, ее контуры имеют весьма причудливые изгибы. Так, например, она пересекает бассейн Оби у Полярного круга, а Енисей под 70° северной широты и затем поднимается еще севернее на триста километров, заходя на полуостров Таймыр. Дальше к востоку она снова опускается к Полярному кругу и оставляет на севере от себя оконечный полуостров Берингова пролива.
— Но тундра, господин Лопатин? Что же такое тундра?
— А тундра — это и есть та забытая Богом земля, которая начинается там, где перестает расти лиственница, и простирается до берега Ледовитого океана. Это — бесплодная пустыня, в которой растет только серый олений мох, но только здесь бесплодие происходит не от недостатка влаги, а от избытка холода. Вид ее не менее уныл и тосклив, чем даже вид лессовой пустыни. Вот что такое тундра. Почва тундры промерзает насквозь и лишь во время мимолетного лета оттаивает под солнцем не больше как на метр в глубину, превращаясь в топкое, вязкое болото. Зимой — лед, летом — трясина, тундра во всякое время года одинако негостеприимна, и даже туземцы, вообще весьма нетребовательные относительно комфорта, боятся ее, как огня.