Из песка и пепла
Шрифт:
Анджело стоял и смотрел на него как завороженный. Минута утекала за минутой, а он не замечал ни роскошного купола, ни фресок, ни витражей. Огромный музей со всеми его чудесами поблек перед одной-единственной скульптурой.
Теперь, более чем дюжину лет спустя, Анджело поднял глаза к статуе, которой никогда не касалась рука Донателло, и, несмотря на это, вознес к ней молитву.
– Помоги мне, святой Георгий, – произнес он громко, надеясь, что небеса его услышат. – Помоги встретить то, что грядет.
Затем Анджело развернулся и побрел прочь от фонтана – по дороге древней, как сам Рим, на каждом шагу ощущая усталой спиной взгляд неизвестного святого. Мысли его вновь обратились к своему защитнику и тому далекому дню, когда все в жизни было простым и ясным, а бессмертие казалось желанным даром, а не ужасной пыткой. После перенесенной боли никто не смог бы соблазнить его бессмертием. Теперь он с большей охотой принял бы смерть.
В тот далекий день Анджело созерцал святого Георгия не один, но понял это, только когда человек рядом начал рассказывать историю, стоящую за скульптурой:
– Георгий был римским солдатом. Даже капитаном. Он не отрекся от своей веры в Христа, хотя ему обещали золото, власть и почести просто за то, что он склонится перед богами империи. Видишь ли, император не хотел его убивать. Он очень ценил юного Георгия. Но тот был непреклонен.
Анджело наконец оторвал взгляд от статуи Донателло. Рядом с ним стоял священник вроде падре Себастиано – старше отца Анджело, но моложе его деда, Сантино. Глаза мужчины блестели, волосы были уложены волосок к волоску, а лицо излучало доброту и любопытство, однако сложенные за спиной руки и вся его осанка несли торжественную печать самоотречения.
– Он погиб? – спросил Анджело.
– Да, погиб, – мрачно ответил священник.
Анджело догадывался и сам, но правда все равно его ранила. Ему хотелось для юного героя победы.
– Он погиб, но он поразил дракона, – добавил священник мягко.
Эти слова не имели для Анджело никакого смысла, и он в смущении наморщил нос, снова переведя взгляд на скульптуру и огромный щит в руке Георгия. Рассказ священника показался ему правдивым, но в правдивых историях не было места драконам.
– Дракона? – переспросил Анджело. – Как это?
– Зло. Искушение. Страх. Дракон – символ той битвы, которую ему пришлось выдержать с самим собой, чтобы остаться верным Господу.
Анджело кивнул. В этом объяснении для него было гораздо больше смысла. Они со священником снова погрузились в молчание, разглядывая давно умершего солдата, которого воскресила к жизни рука мастера.
– Как твое имя, молодой человек? – спросил священник.
– Анджело. Анджело Бьянко.
– Знаешь, Анджело, а ведь святой Георгий умер больше пятнадцати веков назад. Однако вот они мы – стоим здесь и о нем разговариваем. Разве это не бессмертие… в некотором роде?
От этой мысли у Анджело перехватило горло. Он скорее сморгнул непрошеные слезы.
– Да, отец, – прошептал он. – Именно так.
– Святой Георгий рискнул всем, и теперь он бессмертен.
Святой Георгий рискнул всем, и теперь он бессмертен.
Анджело застонал, воспоминание заставило его желудок сжаться. Какая ирония! Какая немыслимая, беспощадная ирония! Он тоже рискнул всем – и, вероятно, потерял то единственное, ради чего отказался бы от бессмертия.
Когда небо на востоке окрасилось зарей, а бледный свет омыл башни и колокольни Вечного города, Анджело наконец добрался до ворот Святой Цецилии. В ту же секунду, словно приветствуя его, начали звонить к заутрене колокола. Но Анджело вряд ли их заметил: взгляд его был прикован к железным шпилям, а мысли полны единственной надеждой, что Ева каким-то чудом ждет его внутри.
Несколько минут спустя матушка Франческа обнаружила его привалившимся к воротам, словно Анджело пришпилил к ним прислужник Сатаны. Должно быть, она приняла его за мертвеца, потому что в ужасе вскрикнула, осенила себя крестным знамением и побежала за помощью. У Анджело не осталось сил ее успокаивать.
Он молча наблюдал сквозь заплывшие веки, как рядом опускается Марио Соннино – проверяет у него пульс, а затем начинает раздавать остальным указания, чтобы Анджело занесли внутрь.
– Снаружи опасно, – выговорил Анджело разбитыми губами. Марио было опасно находиться за воротами. Марио было опасно находиться внутри ворот.
– Тебя… могут увидеть, – попытался Анджело снова, но слова прозвучали не более чем шелестом.
– Несем его наверх, в комнату Евы! – скомандовал Марио.
– Где… Ева? – выдавил Анджело. Губы не слушались, но ему нужно было знать.
Никто ему не ответил. Его быстро подняли по лестнице – Анджело вскрикнул от боли в ребрах – и бережно уложили на кровать. Вокруг витал запах Евы.
– Ева! – повторил он громче и как мог обвел комнату единственным, не до конца заплывшим глазом. Но силуэты вокруг туманились, а люди хранили пугающее молчание.
– Мы не видели ее уже три дня, Анджело, – наконец ответил Марио. – Ее забрали немцы.
24 марта 1944 года
Виа Тассо
Признание: меня зовут Батшева Росселли, а не Ева Бьянко, и я еврейка. Анджело Бьянко – не мой брат, а священнику который хотел только уберечь меня от того места, в котором я теперь оказалась.
Когда я впервые встретила Анджело, он был ребенком. Как и я. Ребенком, чьи глаза в столь юном возрасте знали слишком много разочарования. После прибытия в Италию он долгое время не разговаривал. Только смотрел. Я думала, это из-за того, что он американец. Думала, он не понимает итальянскую речь. Сейчас, конечно, смешно вспоминать, как я пыталась говорить с ним громко и медленно, будто у него было что-то не в порядке со слухом. Как я танцевала вокруг него, наигрывала на скрипке и распевала песенки— просто чтобы посмотреть, улыбнется ли он. Когда же он улыбался, я обнимала его и целовала в щеки. Его уши были совершенно здоровы. Он прекрасно меня понимал. Просто в те первые дни он слушал. Наблюдал. Учился.
Камилло, мой бесконечно терпеливый отец, просил оставить Анджело в покое, но я не могла. Просто не могла. И так в этом и не преуспела, как сейчас понимаю. Я танцевала вокруг него годами, пытаясь привлечь его внимание и желая только увидеть его улыбку. Желая быть рядом с ним, желая любить его и быть любимой в ответ. Уже тогда во мне жила бунтарка, которая раз за разом выходила на битву со страхом, пускай я его и не сознавала. Эта бунтарка всегда была моей главной союзницей, хотя иногда я ее ненавидела. Она выглядела как я и страдала как я, но никогда не позволяла мне сдаваться. Даже когда страх отбирал у меня все причины бороться, бунтарка отвоевывала их обратно.
Отец однажды сказал мне, что мы приходим на землю, чтобы учиться. Господь хочет, чтобы мы взяли от жизни все, чему она способа научить. А потом мы собираем эти знания, и они становятся нашим подношением Богу и человечеству. Но чтобы учиться, мы должны жить. А чтобы жить, иногда приходится сражаться.
Это мое подношение. Уроки, которые я усвоила, крохотные акты неповиновения, которые сохранили меня в живых, и любовь, которая питала мою надежду, когда у меня не было ничего, кроме нее.
Глава 1
Флоренция
– У Сантино есть внук. Ты знала? – спросил Еву папа.
– У дедули есть внук? – удивилась Ева.
– Да, у дедули. Только он на самом деле не твой дедуля, ты же это понимаешь?
– Он мой дедуля, потому что ужасно меня любит, – возразила Ева.
– Да, но он не мой отец, и он не отец твоей мамы, – терпеливо объяснил папа. – Поэтому он не твой дедушка.
– Да, папочка. Я знаю, – ответила Ева раздраженно, не вполне понимая, зачем так подробно растолковывать очевидное. – А Фабия мне не бабушка.