Из писем к ближним

Меньшиков Михаил Осипович

Что касается пожертвований, Россия тысячу раз доказала свою готовность жертвовать. Вся наша многострадальная история - сплошная жертва. Но для больших пожертвований необходимо сильное народное одушевление, и является вопрос, как создать его. На Западе воздухоплавание вышло из громадного общественного подъема, вызванного полетами Цеппелина и бр. Райтов. Заинтересованность авиатикой выразилась там в образовании множества частных воздухоплавательных кружков, аэроклубов, аэродромов, воздушных стапелей и т.п. В величайшую проблему века сразу вовлечены были многотысячные и миллионные массы публики. Эти массы дали и капитал, и предприимчивых искателей. В России, к глубокому сожалению, вместо поощрения интереса к воздухоплаванию до сих пор ставятся для него серьезные препятствия. Не дальше как перед святками известный академик князь Голицын в своем докладе в Академии наук горячо жаловался на ничем не объяснимые преграды, которые ставит наша администрация любительскому воздухоплаванию. Устроили, например, студенты здешнего университета свой воздухоплавательный кружок, приобрели небольшой планер, арендовали на пустынном острове Голодае обширный участок земли, где они могли совершать свои пробные полеты. Все шло отлично, но после двух-трех

пробных полетов явилась полиция и приостановила занятия. Почему? Потому что на это, как оказалось, не было испрошено разрешения. По-видимому, что тут по существу такого, что можно испрашивать и не разрешать? За границей посмотрели бы так: или воздухоплавание вообще преступно, или нет, и в последнем случае разрешение предполагается само собою. Пришлось, однако, воздухоплавательному кружку исполнить формальность, т.е. испросить разрешение производить пробные полеты 1-2 раза Б неделю. На прошение в этом смысле, по словам кн. Голицына, был получен категорический отказ, притом без всякого объяснения причин. Через некоторое время просьба студентами была повторена и получен был второй отказ, столь же категорический. Кружок василеостровских авиаторов догадался, что не следует просить общего разрешения на производство полетов, а нужно просить разрешения произвести лишь пробный полет в один определенный день. Так и поступили. Теперь получился тоже отказ, но уже мотивированный. Оказалось, что разрешение полиции не может быть дано только потому, что прошение студентов подписано не правлением кружка, а только секретарем и не указаны меры предосторожности, принятые кружком для обеспечения безопасности авиаторов. Пришлось еще раз послать представителя кружка для объяснений. Но опять новость: заявили, что студенческий воздухоплавательный кружок, как легализированный только администрацией университета, может совершать свои пробные полеты лишь на университетском дворе, а для того, чтобы производить полеты на пустырях Голодая, нужна специальная легализация. Можно себе представить нервное настроение молодежи, желающей летать и встретившей такое необозначенное в физике воздуха препятствие. Но студенты решили довести дело до конца. Они послали четвертое прошение с подробной докладной запиской, в которой указаны все меры предосторожности и обязательство, что посторонняя публика не будет допускаться. Приложен был устав кружка и удостоверение руководителя его, приват-доцента, о том, что единственным подходящим местом для полетов представляется Голодай. Казалось бы, все требования были исполнены. Какой же получился ответ? Отказа на этот раз не было, но не было и разрешения, а сказано было только, что разрешение на пробные полеты должно быть испрашиваемо каждый раз отдельно и заблаговременно. "За этой, говорит кн. Голицын, - бесцельной почти трехмесячной перепиской, отзывающейся холодящим канцеляризмом, время было упущено и кружку волей-неволей пришлось отложить свои пробные полеты до весны". Но в течение долгих месяцев вынужденного бездействия - может явиться препятствие более грозное, чем эта волокита. Просто студентам наскучит мертвое мечтанье, они остынут в своем порыве и бросят его. Вот вам пример, как общественность наша, вообще не бойкая, вянет в самом зачатии своем, встречая чуть не полярный холод.

Кн. Голицын приводит другой пример: известный авиатор Гюйо, приехав в Петербург, хотел было на Коломяжском аэродроме до демонстрации перед публикой совершить пробные полеты. Является полиция и запрещает подниматься. Телефонируют и просят разрешить Гюйо сделать свою репетицию. Отвечают: сейчас нельзя, - через несколько дней - можно. Дело пошло по инстанциям и доходило, кажется, до товарища министра внутренних дел. Только через 2-3 недели спустя Гюйо полетел, но самовольно. После этого ему разрешено было сделать полет за деньги.

Академик кн. Голицын приводит ряд других примеров рутинного и враждебного отношения наших ведомств к самым легальным и невинным, но слишком новым для канцелярий вопросам. Например, Российский морской союз пригласил было мичмана Подгурского прочесть доклад о применении авиации к морскому делу. Мичман Подгурский уже два раза делал в Петербурге доклад на эту тему. Председатель союза просил морское начальство о разрешении мичману Подгурскому прочесть доклад. Почти накануне доклада, когда повестки уже всем были разосланы, получился ответ, что командир экипажа это разрешить не может, обратитесь к командиру порта. А накануне доклада мичмана Подгурского экстренно услали в Кронштадт; так доклад его и не состоялся. При подобной панике относительно всякой новизны, при стихийном противодействии разрешающих и надзирающих властей скажите, как может развиться общественное одушевление? Откуда может взяться частная инициатива, и не естественнее ли ждать того, что и наблюдается вокруг, т.е. тупого и холодного безразличия публики ко всему? В те долгие месяцы, когда между просителями и разрешителями у нас идет нескончаемая полемика по вопросу - можно или нельзя, - в Германии уже почти каждый корпус имеет свой воздушный корабль и производится совместное маневрирование воздушных эскадр с внезапным их появлением над крепостями. Сравните живую одушевленную работу там, - с изнурительной волокитой по канцеляриям у нас!

Академик кн. Голицын, как моряк и профессор Морской академии, принадлежит к слою русских людей, особенно измученных нашим военным унижением и разгромом. Естественно, что его сердце исстрадалось, видя, как вместо восстановления из развалин мы с каждым днем плачевнейшим образом погружаемся в старую трясину общего индифферентизма. Кн. Голицын проектирует для живого дела воздухоплавания создать особое вневедомственное учреждение - главный воздухоплавательный комитет с особым исполнительным бюро. В состав комитета должны, по его мнению, входить только "лица, искренно преданные делу и желающие работать, а не те, у которых больше чинов и орденов". Но в прямое противоречие с этим прекрасным условием кн. Голицын желал бы видеть в воздухоплавательном комитете представителей самых чиновных учреждений: Совета Министров, обеих законодательных палат, Академии наук, главной физической обсерватории, главного инженерного управления и проч. и проч., до аэродинамического института г. Рябушинского в Купчине. Такой главный комитет из представителей семнадцати разных учреждений будет будто бы достаточно

деятелен и авторитетен, чтобы взять на себя воздухоплавательное дело в России.

Вот мысль, имеющая наибольше шансов для осуществления и с которою, однако, никак нельзя согласиться по существу. Эта мысль наиболее осуществима потому, что составляет излюбленный шаблон для всех междуведомственных комиссий и особых совещаний. Но неужели почтенный академик не наблюдал у нас ужасной работы подобных комиссий? Достаточно уже трех представителей разношерстных ведомств, чтобы получилась басня о лебеде, щуке и раке, а тут представительство предположено от семнадцати учреждений! Даже самые рьяные сочувственники воздухоплавания тут будут только мешать друг другу. Нигде не возникает столь жарких споров, как между членами комиссий, чувствующих себя безответственными за общий результат. Россия гибнет именно от бесконечного словоговоренья в комиссиях. Создать главный комитет воздухоплавания по типу, предлагаемому кн. Голицыным, значит обречь боевое и страстно кипучее дело обычному канцелярскому чернилоизнурению. Хотя бы одну - воздушную сторону жизни освободили от мертвящих комиссий!

Согласно с теми взглядами (см. "Электричество и черепахи", 9 января), которые я приводил относительно существа комиссий, я к предложению академика кн. Голицына внес бы следующую поправку. Собирайте главный воздухоплавательный комитет, но по другому методу. Если хотите живой и творческой работы, найдите одно лицо - вроде г. Цеппелина в Германии - и возложите на него всю власть и всю ответственность за дело воздухоплавания. Пусть это лицо пригласит себе в сотрудники кого найдет нужным - у нас или из-за границы. Пусть эти сотрудники включат в свой состав всех действительных работников и всех даровитых изобретателей. Но пусть ход дела решается не большинством голосов, всегда бессмысленным в подобных случаях, а живою властью главного вождя, как бы главнокомандующего в данной кампании. Ведь в самом деле идет некое завоевание. Необходимее всего тут глазомер, быстрота и натиск- качества вождя, диаметрально противные всему канцелярскому. Выберите одушевленного человека, но не набрасывайте на него петли "большинства голосов".

Именно наиболее одаренные и предприимчивые члены комиссий у нас задыхаются всего скорее. В качестве председателя одушевленный человек живой страдалец, но дайте ему хозяйские, диктаторские права, - и он сумеет даже бездарных людей сделать пригодными для их ролей, сумеет даже холодных одушевить! Нет власти выше полководца, нет выше обаяния полководца и нет наилучшего способа влиять на людей и использовать их силы. Именно потому, что воздухоплавательное дело - самое свежее и новое и со значением колоссальным, - оно должно быть поручено одному лицу, энергия и талант которого внушали бы общее доверие.

МОЖЕТ ЛИ РОССИЯ ВОЕВАТЬ?

18 февраля 1910 г.

Простите за кощунственный вопрос, он был бы совершенно невозможен в иные - "славные", т.е. нормальные для России времена. Теперь же этот дерзкий вопрос задают и внутренние, и внешние враги наши, и некоторые с презрительной усмешкой отвечают: нет! Как дух уныния, проклятый Богом, в сердце многих-многих Русских заползает то же скверное внушение: "Россия воевать не может..."

– Как?
– кричу я вне всяких рассуждений и соображений: как это великий народ воевать не может? Мне кажется, это основная колоссальная ложь, такая же ложь a priori, 18 как если бы допустить, что народ уже дышать не может или потерял способность питаться и любить. Народ всегда может воевать, если он еще народ, т.е. если он не развращен до подлого рабства упадком веры, разложением трудовой и государственной дисциплины. Если же народ уже развращен до этой плачевной степени, то мировой Промысел, наблюдающий за свежестью жизни, непременно пошлет такому народу войну. Завяжется целый ряд войн, чтобы искоренить нечестие, чтобы очистить огнем и железом гангрену духа и вновь научить падший народ быть мужественным и достойным жизни.

На тему "Может ли Россия выдержать большую войну" написана, к сожалению, небольшая, но интересная статья генерал-майора кн. Багратиона. 19 Автор статьи полемизирует с венским военным журналом "Danzers Armee Zeitung", где высказано сомнение, чтобы Россия могла выдержать с успехом большую войну. Главную причину будущих, как и недавних поражений немцы видят в неспособности русских начальников всех степеней и в отсутствии у них привычки к самостоятельной мысли и работе. Князь Багратион замечает на это, что "судить о всей русской армии по ее 1/5 части, составлявшей маньчжурскую", нельзя. Бесспорно, нравственный элемент у нас оказался слабым, слабее японского, между тем нравственный элемент учитывается 3/4, а материальный лишь четвертью. Но японцы незадолго до войны с нами воевали вот их громадное преимущество. Они проделали генеральную репетицию в войне с китайцами (1895 г.) на том же театре войны и почти на тех же полях сражений. Японцами были двинуты полки и дивизии, командный состав которых стал лишь опытнее на десять лет, что составило огромный плюс для японцев. "Этот плюс по отношению к Западу, - говорит князь Багратион, - теперь на нашей стороне. У наших западных соседей только некоторые корпусные командиры нюхали порох, у нас же до 10.000 начальников разных степеней побывали в боях. Генералы: Гершельман, Иванов, барон Мейендорф, Бильдерлинг, Каульбарс, Репненкампф, Самсонов, Мищенко, Батьянов, Зарубаев, Данилов, Лечицкий, Кондратович, Мрозовский, Цуриков, Лайминг, Леш, Хан-Нахичеванский, Орановский, Гернгросс, Путилов, Гаврилов, Мартынов, Павлов, Некрасов и многие другие, составляющие целую плеяду... все это обстрелянные львы в мундирах".

Если допустить, что из перечисленных имен не все львы, а есть и барсы, и если отобрать некоторые сомнительные отличия от несомненных, то даже и последних наберется внушительная группа, которой нет ни у Германии, ни у Австрии. Кроме генералов, у нас выдвинулись и штаб-офицеры; некоторых кн. Багратион перечисляет (Гилленшмидт, Курдюков, Рацуль, Критский, Дружинин и др.). "А среди обер-офицеров разве мало, - говорит он, - Зыковых, Железновых, Чеславских и пр., этих храбрейших из храбрых, усеявших поле битвы мертвыми телами..." "А разве мало таких, как ныне пор. Шикуц, заслуживших четыре знака отличия Военного Ордена, среди унтер-офицеров? А сколько "начальников всех степеней", показавших себя при подавлении беспорядков мужественными, распорядительными и бесстрашными под огнем?"