Из 'Рассказов о Гагарине'

Нагибин Юрий Маркович

– У подводников самый приспособленный к перегрузкам организм.

– Пошлют летчика-испытателя! убежденно сказал Гагарин.

– С чего ты взял?..

– Думает, его пошлют!..

– При чем тут я?.. Поймите, человека не пошлют в космос пассажиром, как собачку Лайку. От космонавта потребуется умение водить космический корабль, а это под силу только летчику.

– Твоими бы устами мед пить!..

– Все равно мы устареем к тому времени!..

Тут подоспели беляши, и спор прекратился.

Отгорела, погасла

скромная свадьба и снова вспыхнула уже на гжатской земле, в доме Гагариных. Так было решено с самого начала - играть свадьбу дважды. Неуемный во дни былые странник, Алексей Иванович стал неподъемен для больших путешествий, да и не было таких капиталов, чтоб всей семьей катить в далекий Оренбург.

Сердечно приняла Валю новая семья.

– Чтоб у вас радость и горе - все пополам!
– сказала Анна Тимофеевна и обняла невестку.

А за праздничным столом разговор опять свернул на космонавтику, хоть присутствовал тут народ сугубо и крепко заземленный.

– Юра, что у вас говорят насчет космоса?
– крикнул через стол старший брат Валентин.
– Скоро ли человека пошлют?

– Разное говорят. По-моему, скоро.

– О чем вы там?
– поинтересовался хозяин стола Алексей Иванович.

– Юрка говорит, скоро человека в космос пошлют.

– Куда?
– строго спросил Алексей Иванович.

Слово еще не было на слуху, как сейчас, и потребовал: - Уточни!

– Ну, в мировое пространство... Ближе к звездам...

– Так бы и говорил!
– Он серьезно сдвинул лохматые брови.
– Очень даже свободно... И главное - найдется такой дурак...

Застолье грохнуло, как духовой оркестр по знаку капельмейстера. Старик Гагарин недоуменно оглядел смеющиеся лица и, чего-то вдруг смутившись, поправился:

– Чудак, говорю, такой найдется...

Но все продолжали смеяться, и громче, веселее всех - Юрий. И почему-то вдруг невесело, почти жутко стало Алексею Ивановичу, будто съежилась в нем душа от грозного предчувствия. Он глядел в лицо сыну, в глаза, в самые зрачки, в них приютилась ночь, не здешняя, не гжатская, не земная привычная, а страшная ночь чужого, неведомого пространства. Как проникло это ночное в его веселого, радостного сына?..

– Хватит ржать,- сказал он тихо и таким странным голосом, что все разом оборвали смех.
– Нам легко тут языки чесать... А каково будет этому... который к звездам?.. Один... Нам с ним, конечно, хлеб-соль не водить, но давайте выпьем за его здоровье...

Гибель Дергунова

Они трудно и хорошо служили у северной нашей границы, где низкие сопки, поросшие соснами-кривулинами, и гладкие валуны, где полгода длится ночь и полгода - день. Небо над этой суровой землей помнило Курзенкова, Хлобыстова, Сафонова - бесстрашных героев минувших битв. Впрочем, небо - великая пустота - ничего не помнило, а вот молодые летчики отлично знали, на чье место пришли.

Они учились летать во тьме полярной ночи, в туманах занимающегося бледного полярного дня, а когда простор налился блеском неподвижного солнца, у них прорезался свой летный почерк.

Впервые об этом сказал вслух скупой на похвалы Вдовин, заместитель командира эскадрильи. Юра Дергунов вел тогда тренировочный бой с кем-то из старших летчиков, проявляя прямо-таки возмутительную непочтительность к опыту и авторитету маститого "противника".

– Неужели это правда Дергунов?
– усомнился Алексей Ильин.

– Не узнаете - почерк своего друга?
– через плечо спросил Вдовин.

– Ого! У Юрки, оказывается, есть почерк?

– И весьма броский! Смотрите, как вцепился в хвост!..
– Вдовин повернулся к молодым летчикам.
– У каждого из вас уже есть свой почерк, может быть, не всегда четкий, уверенный, но есть...

Вот так оно и было. А потом Дергунов приземлился, с довольным хохотком выслушал от товарищей лестные слова Вдовина, пообедал в столовой, со вкусом выкурил сигарету и завел мотоцикл. Ему нужно было в поселок на почту. Алеша Ильин попросил взять его с собой.

Ильин забрался в коляску, Дергунов крутнул рукоятку газа, и, окутавшись синим дымом, мотоцикл вынесся на шоссе.

У Дергунова уже определился броский, элегантный летный почерк, ему не занимать было мужества, находчивости, самообладания, но все его качества пилота и все обаяние веселого, легкого, открытого характера не пригодились в тот миг, когда вылетевший из-за поворота грузовик ударил его в лоб.

Ильину повезло, его выбросило за край шоссе, в мох. Дергунов был убит на месте.

Его похоронили на поселковом кладбище. Мучителен был хрип неловких речей, страшны заплаканные мужские лица. Гагарин молчал и не плакал. Он молчал двое суток, не спал и не ходил на работу. В третью ночь он вдруг заговорил, стоя лицом к темной занавеске на окне и глядя в нее, словно в ночную тьму:

– Это страшно... Он ничего не успел сделать... Ни-че-го!.. Мы все ничего не успели сделать... Нам сейчас нельзя погибать. После нас ничего не останется... Только слабеющая память в самых близких... Так нельзя... Я не могу думать об этом... Дай хоть что-то сделать, хоть самую малость, а тогда бей, костлявая!..

"Это он - смерти!" - догадалась Валя и вспомнила наконец, что она как-никак медицинский работник.

Гагарин бережно взял стакан с успокоительным лекарством, не спеша опорожнил его в раковину и лег спать. Утром он сделал зарядку и пошел на работу...

Вспомнил ли Гагарин о своих словах черным мартовским днем, когда подмосковный лес стремительно придвинулся к потерявшему управление самолету островершками елей? Да, он-то сделал, и не какую-то малость, но было ли ему легче оставлять жизнь, чем безвестному Дергунову? Этого мы никогда не узнаем.