Из разговоров на Беломорстрое
Шрифт:
– Но этого мне мало, - задумчиво сказал Михаилов.
– Мне нужно право на... тоску, на скорбь... Не отнимайте у меня моей тоски, моих страданий...
– Вы правы! Где созерцание, там и скорбь. Где неделание, там и томление. Скорбите и томитесь себе на здоровье, только оставайтесь всегда созерцательны!... Товарищ Елисеев! Вы взяли на себя ответственность не только за технику, но и за весь мир. Для нас достаточно уже то одно, что вы взяли на себя ответственность за советский строй. Если нам не так важна ваша ответственность за старый режим, то во всяком случае необходимо воспользоваться вашей ответственностью за теперешнее. Но только не оставайтесь ответственными на словах. Если вы будете всерьез и на деле отвечать за русскую революцию,
– Не согласен, не согласен, - быстро заговорил Елисеев.
– А трагедия? Где же трагедия?
– Какая трагедия?
– спросил Абрамов.
– Мир, это - трагедия. История, это - сплошная боль; это - постоянная вещая тревога души.... Бытие, это трагическая поэма.
– Но чтобы быть трагическим героем, надо действовать.
– Однако, кто познал тайну противоречия, тому противно действовать.
– Действие придет само собой! Вы только не сопротивляйтесь.
– Это - другой вопрос.
– Итак, вам оставляется ваша трагедия. Будьте только в своей трагедии -деятельными... Товарищ фокстротный романтик! В вашем техническом энтузиазме я не боюсь фокстрота, хотя он и порождение гнилой буржуазии...
– Вовсе нет, вовсе нет!...
– перебил тот Абрамова.
– Гниение тут ни при чем. На Западе все гниет. Наука и техника тоже гниет, а мы ей тем не менее учимся... Да потом теперь уже поздно ханжить о фокстроте... После недолгого аскетизма в этой области, когда фокстрот запрещался и за него чуть не высылали, - теперь фокстрот завывает и млеет своим певучим и расхлябанным развратом по всей святой Руси, в каждом доме, в каждой квартире, на каждой площади... Нет ни одного ресторана, ни одного учреждения, ни одной семьи, где бы его ни играли или ни танцевали... Суровый коммунизм великолепно уживается с негритянским лупанарием! И это великолепно! Это - сильно! И утешительно! Изящно!
– Постойте, постойте...
– замахал на оратора руками Абрамов. Постойте... Слишком много перцу... Ваш соус слишком переперчен... Я вовсе не против фокстрота... Я только боюсь за судьбу вашего энтузиазма... Вы не боитесь?
– Я не боюсь!
– Но все же за этим последите... Ваш фокстротизм интересен нам лишь в смысле энтузиазма... Оставьте фокстрот у себя, как он есть. Я препятствовать не буду... Но нам отдайте ваш энтузиазм... Если ваш энтузиазм не пострадает, то... фокстротируйте себя хоть до упаду...
– Но мне нужна комедия...
– Комедия?
– Да! Чистый энтузиазм слишком суров и аскетичен. Его нужно подправить... улыбочкой, смешком, хихиканьем, гримасой...
– Я думаю, что, в конце концов, не худо... В вашем изображении тут есть нечто, простите меня, телячье...
– По добродушию?
– По беспомощности...
– А иначе не будет энтузиазма...
– Ну, я согласен, - весело говорил Абрамов.
– Лучше энтузиазм с последующими Соловками, чем ровное и пустое делячество с нормальным премвознаграждением... Товарищ Харитонов! Вы - фашист. Вы воскрешаете феодальную наивность. Вы - мой самый опасный, злейший враг. И вот, этому злейшему из всех тут выступавших ораторов я преподам самый добродушный, самый невинный из всех моих советов... Я согласен на ваш организм! Слышите ли вы, товарищ Харитонов? Это не так просто случается, что я, защищающий интересы советской власти, именно в целях этой защиты прощаю вам весь ваш фашистский анти-техницизм. Но - с одним условием, с одним дружеским советом. Будьте последовательны в своем органицизме... До сих пор вы, главным образом, только говорили. Но ведь это же только эстетство, в особенности в сравнении с самим содержанием вашей отнюдь не-эстетской философии. Надо осуществить победу организма над механизмом! Надо на деле показать, как можно человека освобождать от его порабощения машиной. А сделать это можно, только тогда, когда вы сделаете человека хозяином машины. Да, товарищ Харитонов! Сделайте рабочего хозяином машины. Для этого большинству надо иметь твердые социально-политические убеждения. Для вас же достаточно быть только последовательным с самим собою. Ведь для вас кустарничество, это - идеал? Но кустарь работает только на себя... Устраивайте же нашу жизнь так, чтобы работающий работал только для себя... Хотя это еще и не все, но для вас и притом от вас - покамест это вполне достаточно. Но только - будьте последовательны и не ограничивайтесь фразой.
– Но я - филолог... И я - человек...
– с некоторой улыбкой говорил Харитонов
– И потому вы любите слова?
– без всякого недоброжелательства спросил Абрамов
– Да, я люблю слова!
– с живостью ответил тот - Я люблю слова! Слова, это-тоже дела. Слова часто сильнее дел, глубже и действеннее дел. Слова человека, это - сам человек. Слова жизни - сама жизнь, но только уже осознанная, понятная, выраженная жизнь... Я люблю выражение жизни, выражение хаоса. Слова - изваянная мудрость жизни Я хочу хаоса, люблю хаос и-я люблю слова...
– А царя вы тоже любите?
– Царя?
– Ну, да, царя! Ведь это тоже выражение жизни и тоже, если хотите, изваянное (во всяком случае созданное железом и кровью), да в конце концов если и не мудрое, то и не глупое.
– Поликарп Алексеевич, - отвечал Харитонов без тени смущения - Вы сейчас как будто обвиняли меня в феодализме... В эпоху феодализма цари и короли довольно-таки бессильны, бесправны и ничтожны...
– Да, а в эпоху фашизма их часто и совсем не бывает, но от этого не легче .
– Значит дело не в царе.
– Значит, дело в том, чтобы вы поменьше говорили и побольше делали.
– А это не будет еще хуже?
– Нет, это будет лучше Когда вы реально столкнетесь с передачей работающему его продукта, вы сами убедитесь в правоте коммунизма... Я уверен, что если вас держат в живых и дают вам ответственную работу, то только в надежде на вашу искренность в последовательном проведении в жизнь ваших же собственных взглядов.
– Может быть, вы правы...
– тихо сказал Харитонов.
– Борис Николаевич!
– обратился Абрамов к инженеру, восхвалявшему технические произведения с художественной точки зрения.
– Мне понравился ваш здоровый эстетизм в оценке технических сооружений. Вы против пошлых восторгов, и вы-за глубокую духовную радость перед лицом технического прогресса. Мы ценим все здоровое, радостное, непошлое, и ваш художественный вкус нам важен. Но - не будьте столь... разумны. Вы ужасно разумны, ужасно объективны. Ваш восторг перед техникой тщательно избегает задеть интересы искусства, философии, религии. Вы до безумия последовательны. Нельзя быть настолько последовательным, прямолинейным... Нельзя быть таким здоровым. Здоровье нервов - нужная вещь, но излишество и здесь опасно, как и везде. В оценках техники надо быть не столь здоровым, последо-вательным, уравновешенным. Надо побольше нервов... Я бы сказал, побольше нервозности... Мы - нервные люди. А с вашим художественным спокойствием и объективизмом никогда никакой революции не сделаешь .
– Но вы, по крайней мере, - спросил Борис Николаевич, - разрешаете мне быть воспевателем и созерцателем всего космического? Пусть я буду нервозен. Но могу ли я сквозь свои нервы видеть космос? А ведь космос - лад, порядок, форма, космос, это, - прежде всего, красота в универсальном. Я люблю космос, и-я люблю его технику. Ведь он тоже есть техническое произведение. И притом самое главное, самое основное, самое сложное, самое универсальное... Только в подражание ему и существует всякая человеческая техника!..