Из России - с приветом (Баллады о Боре-Робингуде - 2)
Шрифт:
81
По охраняемой автостоянке близ Петровки-38 ("Внимание! Только для автомашин сотрудников Управления.") степенно вышагивает - пузо вперед вислощекий милицейский генерал. Достигнув своего вишневого мерседеса, он протягивает было руку к дверной ручке - но тут же отпрыгивает назад как ошпаренный, с удивительным для такой туши проворством: на боковом стекле налеплен черный круг с белой пятерней (рисунок, правда, несколько отличен от робингудового: пальцы пятерни не растопырены, а тесно сжаты), а на сидении водителя лежит коробка из-под конфет, соединенная с запорами дверцы несколькими разноцветными проводками.
...Машины со стоянки отогнаны, у вишневого генеральского
На сцене появляется новое действующее лицо - последний оргазменный крик японской техники, робот-минер, чем-то напоминающий безногого инвалида на тележке. "Инвалид" подъезжает к мерсу, вытягивает раздвижную "шею", приподнимая на нужный уровень "голову" с оптическими системами, затем расправляет "руку"-манипулятор и одним ударом вышибает стекло противоположной от водительского места дверцы; вислощекий болезненно крякает, и физиономия его идет горестными морщинами. "Инвалид" меж тем извлекает наружу зажатую в "пальцах"-присосках конфетную коробку с оборванными проводами и бесстрастно сообщает в микрофон: "Ложный вызов! Следы взрывчатых веществ отсутствуют!" Генерал, судя по выражению лица, обдумывает - не поставить ли ему минеров на счетчик; телевизионщики азартно берут крупные и мелкие планы.
Командир минеров принимает из "пальцев" японского чуда треклятую коробку и бестрепетно открывает ее: внутри - какие-то бумаги.
– Товарищ генерал! Осмелюсь доложить, - со швейковскими интонациями возглашает он на всю округу, мимолетно ознакомясь с содержимым коробки, это для вас. Налоговая декларация...
– Чево-о?! Какая еще декларация, в натуре?
Ах, как это неосмотрительно иной раз - задавать риторические вопросы! Можно ведь и ответ получить...
– Предложение уплатить налоги с мерседеса и двух джипов, трех элитных квартир в Москве общей площадью 815 квадратных метров, двух особняков на Николиной горе, двух вилл - на Багамах и во Флориде, - без запинки отвечает на запрос начальства минер-Швейк, скользя взглядом по графам документа. Тут еще насчет банковских счетов - Лихтенштейн, Люксембург...
– Ма-а-алчать!!!
– Слушаюсь!
– ест глазами начальство минер; ну не идиот ли?!
Тут уж молчи - не молчи, а телевизионщики-то пашут как папы Карлы...
– Дай сюда!
– вислощекий в сердцах вырывает бумаги из рук болвана-подчиненного; при этом (вот пень криворукий - а еще минер!) веером рассыпаются какие-то фотографии - прямо под ноги братанов-генералов...
– Петр Иваныч!
– остолбенело переводит взор с фото на вислощекого - и обратно на фото самый многозвездный из них.
– Так ты, выходит, педофил?!
– Фальшивка!
– хрипит разом приобретший свекольный окрас вислощекий и хватается за шею, будто в отчаянной попытке растянуть ту удавку, что уже накинул на него суперкиллер по кличке "Кондратий".
– Фальшивка, падлой буду! Век воли не видать!
Вокруг него немедля возникает пустое пространство, в коем, судя по реакции зорких соседей, так и кишат бациллы проказы со спидом и прочие мандавошки.
– А насчет виллы во Флориде и лихтенштейнского счета - тоже фальшивка?
– проницательно щурится многозвездный.
– Да!
– запальчиво выкрикивает жертва "Белой руки".
– То есть нет... то есть да!
– С тобой всё ясно, -
– Да вот он тут, рядом, стоит - собственной персоной! Передать ему трубку? Слушаюсь!
Повинуясь кивку многозвездного, трубка откочевывает в липко вспотевшую десницу вислощекого.
– Я... Так точно... Но майор Лемберт уволен из рядов... за поступки, порочащие честь офицера милиции... служебное расследование не возбуждали, но... так точно... никак нет... как можно!.. Нынче же после обеда... в смысле - немедля!
Адъютант вежливо извлекает трубку из ослабевшей генеральской длани - а то еще, неровен час, обронит... Трубка сия - заметим - оказала, похоже, на вислощекого поистине волшебное терапевтическое воздействие: оттянула кровь так, что свекольный оттенок исчез с его физиономии без следа, и инсульт (до которого было рукой подать) генералу уже явно не грозит. Правда, теперь генеральскую физиономию, вместо свекольной красноты, заливает такая огуречно-зеленоватая бледность, что впору задуматься уже не об инсульте, а об инфаркте, но тут уж ничего не попишешь: любое лекарство имеет побочные эффекты...
82
– Так ты решил идти?
– нарушает наконец молчание Подполковник.
– Да.
– Они убьют тебя, Боря - тут "Nothing personal". Если, конечно, ты и вправду не примешь из их рук железяку, сделавшись одним из них...
– Если я не пойду, они убьют Ванюшиного брата. А скольких людей сожрет потом этот их Дракон, мне страшно даже представить...
– Ты решил изменить своему амплуа благородного разбойника и попробовать себя в роли благородного рыцаря?
– Дракона впустили в мир мы, стало быть и разбираться с ним - нам. Конкретно - мне.
– Поздно...
– Нет. Пока еще остается шанс - последний. И я думаю сделать вот что...
...Некоторое время Подполковник сидит в неподвижности, полуприкрыв глаза - обдумывает план Робингуда.
– Что ж, - поднимает он наконец взгляд на атамана, - это настолько глупо, так фантастически, запредельно наивно, что и вправду может сработать!.. Да, Дракона ты, может, и убьешь - но остаться в живых самому это тебе не поможет ни на грош; скорее наоборот. Это ты понимаешь?
– Да. "Делай что должно - и будь что будет"... Техническую подготовку операции возлагаю на вас. Вопросы?
– Да какие уж тут вопросы...
– Ну и ладненько. Пойду-ка я в город, погуляю... напоследок. Встречаемся завтра, на обычном месте.
– Боря!.. А может, всё таки...
– Нет. Если что - командование примешь ты. До завтра!
83
Робингуд неспешно и без видимой цели шагает по многократно изломанным, круто падающим к Москве-реке переулкам между Плющихой и Саввинской набережной. Разглядывает забавные особнячки и купеческие доходные дома, проходит во дворы, где не требуется особых спиритических талантов, чтобы вызвать дух Поленовского "Московского дворика". Спускается на пустынную набережную, некоторое время с затаенной усмешкой глядит на север, в сторону Бородинского моста: "...И пораженье от победы ты сам не должен отличать". Вновь возвращается в переулки. Жарко; неопрятные комья тополиного пуха покоятся под бордюром тротуара как умирающие медузы, выброшенные штормом на прибрежную гальку.