Из сборника 'Комментарий'

Голсуорси Джон

– Я хотел бы видеть мистера и миссис Джеймс Уайт.

– Это на втором этаже, в конце коридора. Мистер Уайт, вас спрашивают!

Моя собака обнюхивала стену коридора, которая так непривычно пахла. Вскоре появился старик. Он недоверчиво посмотрел на нас, а мы на него.

– Мистер Джеймс Уайт?

– Да, это я.

– Вчера ночью кто-то, назвавшийся вашим сыном, просил меня посетить вас.

– Прошу вас, войдите, сэр.

Комната, не оклеенная обоями, не больше десяти квадратных футов; здесь стояла

двухспальная кровать с грязным матрацем, покрытым бурой тряпкой; в камине не было огня; в кастрюле не было еды; я увидел две чашки, одну-две банки, голый пол, нож, ложку, таз, несколько фотографий, тряпье - все почерневшее, выцветшее.

На деревянном стуле перед камином сидела старуха; морщины избороздили ее темное лицо. У нее были седые волосы, маленькие серые глаза, на носу бородавка. Грязный платок, заколотый на груди булавкой, старая юбка и кофта - вот и вся ее одежда. На среднем пальце ее левой руки было толстое золотое кольцо. В комнате стояли только два стула, и один из них старик пододвинул мне, обтерев его рукавом. Моя собака улеглась, прижавшись мордой к полу: вид и запах нищеты раздражали ее.

– Кажется, вам очень не повезло в жизни.

– Очень, сэр.

Он присел на край кровати, и я увидел, что его лицо посерело от постоянного недоедания; седина тронула его редкие волосы и короткую бородку, - это был исстрадавшийся человек, отупевший от нужды и отчаяния.

– Но как вы дошли до такой бедности?

– Да ведь зима и работы нету.

Старуха, сидевшая у камина, прошептала:

– Старик может работать, сэр; еще как может!

– Да, могу; хоть сейчас могу.

– К сожалению, глядя на вас, этого не скажешь! Его рука сильно дрогнула, и он пытался унять дрожь.

– Холодновато у нас, а вообще-то я хорошо себя чувствую.

Старуха зашептала еще доверительнее:

– Старик у меня совсем здоровый, сэр; ей-богу, он может работать. Это он в такую погоду расклеился, потому как не ел ничего.

– Но сколько же вам лет?

– Старику семьдесят один, сэр, и мне столько же. Разница между нами всего в два месяца - так ведь, старик?

– Мне очень жаль говорить вам это, мистер Уайт, но при теперешней конкуренции много ли у вас шансов получить работу в вашем возрасте? Кто вы по профессии?

– Маляр, сэр, да я на любую работу согласен, все возьму, что дадут. Кое-что мне от мистера Вильямса перепадает, когда дела хорошо идут, но зима...

– Старик может работать, сэр; еще как может!

– Тридцать три года я в одной фирме работал; тридцать три года!

– В какой фирме?

– Тридцать три года, пока не закрылась...

– Но в какой же фирме?

– Отвечай, когда тебя господин спрашивает. До него не сразу доходит, что ему говорят, сэр.

– Для фирмы Скоттера на Джон-стрит... Тридцать три года. А теперь она закрылась.

– И давно закрылась?

– Три года.

– Как же вы жили с тех пор?

– Перебивались кое-как... Летом иногда работенка перепадала. Перебивались...

– Вы уж не сердитесь на моего старика, сэр. Почему ты им не скажешь? Сами видите, сэр, кое-как перебивались, а теперь вот ничего не осталось.

Она прикрыла рот рукой и зашептала, словно поверяя мне тайну:

– Худо же нам пришлось, сэр, ох, как худо! Право слово, и рассказывать неохота.

И этот почти беззвучный шепот, этот робкий жест, казалось, воскресили все беды, о которых она говорила, я беды эти снова посетили двух стариков в их ужасном уединении за плотно запертыми дверьми.

Воцарилось молчание; глаза моей собаки словно говорили: "Хозяин, мы тут засиделись: едой здесь не пахнет, огня нет!"

– В такую погоду вы, должно быть, очень страдаете от холода?

– А мы почти что не вылезаем из постели, сэр... Чтобы согреться, знаете... чтобы согреться.

Старик, все сидевший на черной кровати-развалине, кивнул.

– Но ведь у вас нет одеяла.

– Все спустили, сэр, все спустили.

– Неужели вы ничего не скопили за тридцать три года?

– У нас семья, сэр, семья; четыре сына да две дочки; а заработок - от силы тридцать шиллингов в неделю. Он всегда отдавал мне получку, сэр, старик всегда отдавал мне получку.

– Я всю жизнь был непьющий.

– Старик и капли в рот не брал, а теперь он стал старый. Но он может работать, сэр, может.

– Но неужели ваши сыновья не помогают вам?

– Один помер, сэр; в горячке помер. А у другого, - она коснулась лба иссохшим пальцем, - не все дома... Он, знаете, не того...

– Это, видимо, тот, которого я встретил вчера ночью?

– Не все дома... Это после военной службы. Малость того...
– И она снова коснулась лба.

– А остальные два?

– Они хорошие дети, сэр; но у них самих семьи большие, знаете. Не могут...

– А дочери?

– Одна померла, сэр, а другая замуж вышла, уехала.

– И нет никого, кто бы помог вам?

Старик резко вмешался в разговор:

– Нет, сэр. Никого.

– Он неверно говорит, сэр... Дай я все объясню господину! Правду сказать вам, сэр, мы к этому непривычные; попрошайничать непривычные, вот что; никогда этим самым не занимались: не могли!

Старик снова заговорил:

– Тут Общество нами занималось, вот письмо ихнее. А помощи мы, выходит, не заслужили, потому как у нас ничего не скоплено. А у нас все деньги, почитай, год, как вышли; да и что я скопить мог, с шестерыми-то детьми!

– Старик ничего копить не мог; ему детей кормить надо было, а копить он не мог. Мы попрошайничать непривычные, сэр, ни за что!

– М-да... А вы знаете, что теперь всем будут платить пенсию по старости?

Старик медленно проговорил: