Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью
Шрифт:
Он сунул ей банку рыбных консервов. Но она отстранила его руку:
— Я не голодаю. Пайка хватает. А там, куда ты сейчас пойдешь, этому гостинцу ой как рады будут. Так что счастливо тебе, лейтенант, повстречать живыми и здоровыми всех, кого ты решил тут навестить.
— Спасибо и тебе, сестра.
Она улыбнулась теплой мягкой улыбкой тоскующей одинокой женщины.
— Если что, запомни, я по этому маршруту мотаюсь почти каждый день. Примерно в это время. Или ты уже на Юхнов не поедешь?
— Побуду здесь денька два и поеду. Дом-то мой там. — И он махнул на запад. — Так что, если увидишь меня на дороге, подбери.
— Обязательно. Как тебя зовут-то, лейтенант?
— Александром.
— А меня Надей. — И не в силах преодолеть женского любопытства, спросила: — А здесь-то кого решил навестить?
— Дочь! — ответил он и засмеялся, радуясь собственному решению. — Дочь и невесту!
— Невесту? Может, жену?
— Нет, невесту.
— Чудно, — сказала Надя, глядя на Воронцова через распахнутую дверь. — Чудной ты парень, лейтенант. Жениться-то не собираешься?
— Как повезет! — засмеялся он. — Может, и женюсь!
— Ох, чудной!.. — И Надя захлопнула дверь и со скрежетом включила передачу.
Он перекинул через плечо вещмешок. Поправил полевую сумку. Пистолет переложил в карман шинели.
Шел быстро, почти не чувствуя не то что боли, а и самих ног. Как же он мог проехать мимо? Как додумался до такого? Тихая радость какой-то новой, счастливой силой наполняла его, возвращала все то, что, казалось, уже навсегда потеряно, давала надежду на то, что, казалось, уже не придет никогда.
Андреенки лежали справа от дороги, станция слева. Разъезд был изрыт окопами. Землянку, видать, разобрали на дрова. Из полузасыпанной ямы торчали обломки жердей. Бруствер усыпан позеленевшими гильзами. Здесь, видимо, работал немецкий МГ. Да, подумал Воронцов, неохотно фрицы оставляют позиции. Вот и за этот разъезд, по всему видать, держались до последнего. Он поддал ногой каску с рунами СС. Лес на восток был сведен метров на сто. Дорога как на ладони. Идеальная позиция для пулемета. Немного в стороне неровный холмик с повалившимся или выдернутым березовым крестом. Воронцов сразу догадался, что это за холмик и как он появился здесь. И эта эсэсовская каска, видимо, с креста. Вот и доказательство того, что немцы держали разъезд до последнего. И даже успели похоронить своих.
Село Андреенки разлеглось тремя улицами по берегам двух сливающихся речушек. В середине деревянный мост на надежных толстых сваях, с бревенчатым настилом и продольными досками по колеям. Такие строили немцы. На мосту играли ребятишки. Старшему лет шесть. Он вскинул голову и, увидев незнакомого человека в военной форме, спросил:
— Дядя, ты чей папка?
Воронцов остановился, спросил дорогу на Прудки.
— Пойдемте, дядя, укажем! — И ребятишки, бросив игрушки — несколько гильз от ПТР и обрывок металлической пулеметной ленты, — побежали вперед.
Женщина в наглухо повязанном платке вышла на крыльцо, замерла и неподвижно стояла, провожала пристальным взглядом.
Воронцов вышел за огороды, остановился и оглянулся. Дворы уходили вниз, в пойму, оседая все ниже в заросли сирени и шиповника. Рубиновыми слезами сияли, дозревая, продолговатые плоды. Низкое пологое солнце пронзало их насквозь.
До Прудков километров семь-восемь. Два часа ходу. Придет уже затемно. Конечно, лучше бы переночевать здесь, в Андреенках, а утром уже идти в Прудки. Но не хотелось. Может быть, именно в том доме, откуда на него смотрела женщина, квартировал кто-нибудь из сотни атамана Щербакова. Или сам Щербаков. Где-то здесь и дом Кузьмы Новикова. Да, Андреенки немцы не тронули, ни одного дома не сожгли. Все цело. А ночевать негде. Попросишься в какой, а там, в семейной рамке, фотокарточка Кузьмы или другого такого же…
Воронцов еще раз окинул взглядом андреенские крыши и огороды и пошел дальше.
Пуля летела вдоль ровной глади воды сквозь клочковатый туман. Тишина, когда замирают обе стороны и молчат даже дежурные пулеметы, на войне редкость. Казалось, мертвая усталость прошедших сражений и битв свалила противоборствующие армии, и теперь они спали, видя во сне родных и близких. А пуля снова царствовала над нейтральной полосой. И теперь это была река. Широкая, больше километра. Какие могучие в России реки!
Глава пятая
Рота старшего лейтенанта Нелюбина подошла к Днепру ранним утром, когда октябрьская темень только-только сдвинулась и начала откочевывать на запад, постепенно обнажая прибрежные камыши и кромку воды на песчаной косе. Еще когда сбили в лесу последний заслон, окопавшийся у дороги с тремя пулеметами, с КП комбата по рации вышел на связь командир полка полковник Колчин и приказал:
— Дуй, Нелюбин, с ходу на ту сторону! Приказ понятен?
— Понятен, — ответил он.
Приказ-то понятен. Но как его выполнить? Легко сказать — на ту сторону. Дуй… Как будто тут уже понтоны налажены и берег на той стороне расчищен…
Нелюбин минут пятнадцать щупал в бинокль непроницаемую пелену тумана, надеясь ухватить там хотя бы какой-то предмет, ориентир. Но ничего, кроме вязкой сумрачной мути и бугристой воды, так и не разглядел. Взводные стояли рядом, молчали. Не отрываясь от бинокля, старший лейтенант произнес:
— Будем форсировать, ребятушки. На тот берег надобно. Приказ. — И, после короткой паузы, сглотнув ком, внезапно заперший горло: — Каким бы он ни был.
Там же, в лесу, нашли сторожку, разобрали. Бревна легкие, сухие. Лет пятьдесят под крышей стояли.
— Берем, берем, ребятушки! — поторапливал Нелюбин роту. — Становитесь вчетвером по росту!
Вот с этими плавсредствами и подошла Седьмая стрелковая рота под командованием старшего лейтенанта Нелюбина Кондратия Герасимовича к Днепру ранним утром. На подходе вернулась высланная вперед разведка, доложив, что левый берег чист, а на правом постукивают пулеметы. Он приказал сложить бревна по два и сплотить их так, чтобы можно было плыть между ними. Пулеметы, противотанковые ружья, ящики с патронами и гранатами закрепили на бревнах. Так и вошли в воду и поплыли.