Из Сибири. Остров Сахалин. 1889-1894
Шрифт:
От образа в углу тянутся по обе стороны лубочные картины; тут портрет государя, непременно в нескольких экземплярах, Георгий Победоносец, «Европейские государи», среди которых очутился почему-то и шах персидский, затем изображения святых с латинскими и немецкими подписями, поясной портрет Баттенберга, Скобелева, [12] опять святые… На украшение стен идут и конфектные бумажки, и водочные ярлыки, и этикеты из-под папирос, и эта бедность совсем не вяжется с солидной постелью и крашеными полами. Но что делать? Спрос на художество здесь большой, но бог не дает художников. Посмотрите на дверь, на которой нарисовано дерево с синими и красными цветами и с какими-то птицами, похожими больше на рыб, чем на птиц; дерево это растет из вазы, и по этой вазе видно, что рисовал его европеец, то есть ссыльный; ссыльный же малевал и круг на потолке и узоры на печке. Немудрая живопись, но здешнему крестьянину и она не под силу. Девять месяцев не снимает он рукавиц и не распрямляет пальцев; то мороз в сорок градусов, то луга на двадцать
12
…поясной портрет Баттенберга, Скобелева… – А. Баттенберг (1857–1893), болгарский князь, противник русско-болгарского союза, проводил политику, отвечавшую австрийским и германским интересам, чем вызвал недовольство болгарского народа. М. Д. Скобелев (1843–1882), русский генерал, приобрел популярность в 1870-е годы, в период среднеазиатских походов и во время русско-турецкой войны.
Дверь отворена, и сквозь сени видна другая комната, светлая и с деревянными полами. Там кипит работа. Хозяйка, женщина лет 25-ти, высокая, худощавая, с добрым, кротким лицом, месит на столе тесто; утреннее солнце бьет ей в глаза, в грудь, в руки, и кажется, она замешивает тесто с солнечным светом; хозяйская сестра-девушка печет блины, стряпка обваривает кипятком только что зарезанного поросенка, хозяин катает из шерсти валенки. Ничего не делают только старики. Бабушка сидит на печке, свесив ноги, стонет и охает; дедушка лежит на полатях и кашляет, но, заметив меня, сползает вниз и идет через сени в горницу. Ему хочется поговорить… Начинает он с того, что весна теперь холодная, какой давно не было. Помилуйте, завтра Николин день, послезавтра Вознесенье, а ночью шел снег, [13] и по дороге к селу замерзла какая-то женщина; скот тощает от бескормицы, у телят от морозов понос… Потом он спрашивает меня, откуда я, куда бегу и зачем, женат ли я, и правду ли говорят бабы, что скоро будет война.
13
Помилуйте, завтра Николин день, послезавтра Вознесенье, а ночью шел снег… – В 1890 г. Николин день был 9 мая, Вознесенье – 10 мая. Чехов писал родным 14 мая 1890 г.: «9 мая в день св. Николая был мороз».
Слышится детский плач. Теперь только я замечаю, что между кроватью и печью висит маленькая люлька. Хозяйка бросает тесто и бежит в горницу.
– Однако какой у нас случай, купец! – говорит она мне, качая люльку и кротко улыбаясь. – Месяца два назад приехала к нам из Омска мещанка с ребеночком… Барыней одета, однако… Ребеночка она родила в Тюкалинске, там и крестила; после родов-то в дороге разнемоглась и стала жить у нас вот в этой горнице. Говорит, что замужняя, а кто ее знает? На лице не написано, а паспорта при ней нет. Может, ребеночек незаконный…
– Не наше дело судить, – бормочет дедушка.
– Прожила она у нас неделю, – продолжает хозяйка, – потом и говорит: «Я поеду в Омск к мужу, а мой Саша пусть у вас останется; я за ним через неделю приеду. Теперь боюсь, как бы не замерз дорогой…» Я ей и говорю: «Послушай, сударыня, бог посылает людям детей, кому десять, кому и двенадцать, а меня с хозяином наказал, ни одного не дал; оставь нам своего Сашу, мы его себе в сыночки возьмем». Она подумала и говорит: «Однако погодите, я мужа своего спрошу и через неделю вам письмо пришлю. Без мужа не смею». Оставила нам Сашу и уехала. И вот уж два месяца прошло, а она ни сама не едет, ни письма не шлет. Наказание господне. Полюбили мы Сашу, как родного, а сами теперь не знаем, наш он или чужой.
– Надо вам этой мещанке письмо написать, – советую я.
– Стало быть, надо! – говорит из сеней хозяин.
Он входит в горницу и молча смотрит на меня: не дам ли я еще какого-нибудь совета?
– Да как ты ей напишешь? – говорит хозяйка. – Фамилии своей она нам не сказывала. Марья Петровна – вот и всё. А Омск, тоже сказать, город большой, не найдешь ее там. Ищи ветра в поле!
– Стало быть, не найдешь! – соглашается хозяин и смотрит на меня так, как будто хочет сказать: «Помоги же, бога ради!»
– Привыкли мы к Саше, – говорит хозяйка, давая ребенку соску. – Закричит днем или ночью, и на сердце иначе станет, словно и изба у нас другая. А вот, не ровен час, вернется та и возьмет от нас…
Глаза хозяйки краснеют, наливаются слезами, и она быстро выходит из горницы. Хозяин кивает ей вслед, усмехается и говорит:
– Привыкла… Известно, жалко!
Он и сам привык, ему тоже жалко, но он мужчина, и сознаться ему в этом неловко.
Какие хорошие люди! Пока я пью чай и слушаю про Сашу, мои вещи лежат на дворе, в возке. На вопрос, не украдут ли их, мне отвечают с улыбкой:
– Кому же тут красть? У нас и ночью не крадут.
И в самом деле, по всему тракту не слышно, чтоб у проезжего что-нибудь украли. [14] Нравы здесь в этом отношении чудесные, традиции добрые. Я глубоко убежден, что если бы я обронил в возке деньги, то нашедший их вольный ямщик возвратил бы мне их, не заглянув даже в бумажник. На почтовых я ездил мало и про почтовых ямщиков
14
…по всему тракту не слышно, чтоб у проезжего что-нибудь украли. ~ О грабежах на дороге здесь не принято даже говорить. – О том же – в письмах к М. В. Киселевой от 7 мая, к Чеховым от 14 мая и к А. Н. Плещееву от 5 июня 1890 г. Чехов был не одинок в стремлении показать Сибирь в лучшем свете, оспорить широко распространенное представление о грабежах на сибирских дорогах. «Рассказы о разбое и грабежах, оказавшиеся в действительности или вымыслом или преувеличением, настроили мое воображение, и мне уже представлялись картины нападения с пальбой, кровью и со всем декорумом таежно-дикой сцены» (А. Т–ский. От Иркутска на Запад. Дорожные наброски. – «Восточное обозрение», 1892, № 19, 10 мая). Однако в суждении Чехова и других авторов о безопасности сибирских дорог (в ту пору, когда Сибирь кишела уголовными ссыльными, бродягами) был элемент субъективности. И в этом нетрудно убедиться, перелистав сибирские газеты за 1890 г., в которых заметки о кражах занимают немалое место. Именно за них В. П. Картамышев, редактор «Сибирского вестника», привлекался к ответственности («за клевету»), но был оправдан («Сибирский вестник», 1890, № 2, 3 января).
За полтора года до путешествия Чехова по Сибири Гл. Успенский писал в «Письмах с дороги»: «Правда, не слышно, чтобы бродяга-грабитель очень был охоч до проезжающего, но тем не менее грабитель, во всех видах, орудует во всех пунктах этого тракта самым развязным манером…» («Русские ведомости», 1888, № 292, 23 октября).
К чаю мне подают блинов [15] из пшеничной муки, пирогов с творогом и яйцами, оладий, сдобных калачей. Блины тонкие, жирные, а калачи вкусом и видом напоминают те желтые, ноздреватые бублики, которые в Таганроге и в Ростове-на-Дону хохлы продают на базарах. Хлеб везде по сибирскому тракту пекут вкуснейший; пекут его ежедневно и в большом количестве. Пшеничная мука здесь дешевая: 30–40 коп. за пуд.
На одном хлебе сыт не будешь. Если в полдень попросишь чего-нибудь вареного, то везде предлагают одной только «утячьей похлебки» и больше ничего. А эту похлебку есть нельзя: мутная жидкость, в которой плавают кусочки дикой утки и потроха, не совсем очищенные от содержимого. Невкусно, и смотреть тошно. В каждой избе – дичина. В Сибири никаких охотничьих законов не знают и стреляют птиц в продолжение всего года. Но едва ли здесь скоро истребят дичь. На расстоянии 1500 верст от Тюмени до Томска дичи много, но не найдется ни одного порядочного ружья, и из ста охотников только один умеет стрелять влёт. Обыкновенно охотник ползет к уткам на животе, по кочкам и мокрой траве, и стреляет только из-за куста, в 20–30 шагах в сидячую, причем его поганое ружье раз пять дает осечку, а выстрелив, сильно отдает в плечо и в щеку; если удается попасть в цель, то тоже не малое горе: снимай сапоги и шаровары и полезай в холодную воду. Охотничьих собак здесь нет.
15
К чаю мне подают блинов ~ и потроха, не совсем очищенные от содержимого. – Это место очерков почти дословно воспроизводится в письме к Чеховым от 14 мая 1890 г.
9-го мая.
IV
Подул холодный, резкий ветер, начались дожди, [16] которые идут день и ночь, не переставая. В 18 верстах от Иртыша мужик Федор Павлович, к которому привез меня вольный ямщик, говорит, что дальше ехать нельзя, так как от дождей по берегу Иртыша затопило луга; вчера из Пустынского приехал Кузьма, так он едва лошадей не утопил; надо ждать.
– А до каких пор ждать? – спрашиваю.
16
Подул холодный, резкий ветер, начались дожди ~ А Иртыш сердится… – Об этом же писал Чехов родным 16 мая 1890 г. В местных газетах сообщали: «Нынешняя весна оказалась бедственною для Западной Сибири: в Томске и по верхнему Иртышу наводнения <…> Весна небывалая; до сих пор ежедневно морозы» («Акмолинские областные ведомости», 1890, № 21, 22 мая). В реках (Иртыш и Обь) вода прибывала особенно интенсивно с 19 мая по 3 июня (там же, № 26, 26 июня.)
– А кто ж его знает? Спроси у бога.
Иду в избу. Там в горнице сидит старик в красной рубахе, тяжело дышит и кашляет. Я даю ему доверов порошок – полегчало, но он в медицину не верит и говорит, что ему стало легче оттого, что он «отсиделся».
Сижу и думаю: остаться ночевать? Но ведь всю ночь будет кашлять этот дед, пожалуй, есть клопы, да и кто поручится, что завтра вода не разольется еще шире? Нет, уж лучше ехать!
– Поедем, Федор Павлович! – говорю я хозяину. – Не стану я ждать.