Из варяг в хазары
Шрифт:
— Здрав будь, Сармак, — пряча в рукаве кинжал, радостно воскликнул Истома. — Как твое драгоценное здоровье? Толст ли твой нос? Хорошо ли молоко в табунах?
Спешившись, Сармак поклонился, в свою очередь справился о здоровье. Зыркнул глазами в сторону лариссиев, спросил злым шепотком, не знает ли случайно Истома, почему не удался так тщательно спланированный набег там, на реке? Почему погибло столько лучших воинов, а в результате — ничего? И откуда охрана купца узнала про готовящееся нападение?
— Может, ты и их тоже предупредил, а, Истома-хакан? — Сармак зло прищурил свои и без того узкие волчьи
— Это случай, Сармак. — Истома пожал плечами. — Щенок Лейв что-то заподозрил и не остановился там, где мы хотели. Хотя… Ты сказал, вы на кого-то напали? Интересно, на кого?
— Вот и мне очень интересно. — Истома сплюнул:
— Кажется, я догадываюсь на кого. На купца Вергела, больше за нами никто не шел. Поверь, я про то не ведал.
— Поверить? — На широких скулах печенега заиграли желваки. — А кто вернет погибших? Иртела, Хакима, Астенджи? Князь Хуслай последний раз простил меня… и велел сделать кое-какие дела здесь. И ты мне поможешь.
— Но я здесь никого не знаю, — сказал Истома, прикидывая, как бы половчее и незаметно для стражников метнуть кинжал в горло надоедливому собеседнику.
— Узнай. — Сармак вертел в руке какой-то непонятный блестящий предмет, видимо талисман. — У меня есть товар, что мы взяли в обход каганской стражи. Сукно. Хорошее сукно из полночных стран, которое надо срочно продать…
— И при этом не платить торговую пошлину, — мгновенно прокачав свою выгоду, усмехнулся Истома. — Есть у меня один человек на примете.
— Кто?
Истома махнул рукой:
— Езекия, племянник купца бен Кубрата.
— Бен Кубрат? — недоверчиво переспросил Сармак. — Он не такой дурень, чтобы пускаться в столь опасные дела на старости лет.
— Я не сказал — бен Кубрат, я сказал — Езекия.
— А какая раз… — Сармак осекся. — Я понял тебя, Истома-хакан… Встретимся здесь же через три дня. Я буду торговать кожами. И можешь не беспокоиться — в случае удачи мы простим тебе то серебро, что дали за караван. К тому же ты еще и прилично заработаешь. Только на этот раз сделай всё четко. Если же нет…
— Не волнуйся, Сармак. — Истома приложил руку к груди. — Сделаю всё, как надо. Рад, что мы договорились… А ведь ты был уже почти мертвяком, — прошептал он, убирая кинжал в ножны.
И почти то же самое самодовольно подумал Сармак, пряча за отворот рукава маленькую железную звездочку с остро заточенными лучами, что согревал в ладони на протяжении всей беседы. Метнув такую звездочку с особой сноровкой, можно было запросто пробить лобовую кость.
Хельги так и не вспомнил, где он видел и видел ли вообще эту смешливую хазарскую девчушку — тоненькую, востроглазую и говорливую, как горный ручеек. Может быть, она чем-то походила на сестрицу Еффинду? Или даже — чуть-чуть — на Сельму? По крайней мере, улыбалась похоже. Залима, так ее звали. Сказала, что прислана хозяйкой по неотложному делу. Какому? Пока молчала. Хорошо хоть, назвала имя хозяйки. Халиса. Законная супруга каган-бека Завулона, по сути — первого конунга Хазарин! Интересно, зачем понадобился ей скромный варяжский ярл? Хотя догадаться можно было…
— О, у моей госпожи к тебе очень важное дело! — Держась за луку седла, Залима бежала рядом с конем ярла. — Ты узнаешь, когда мы придем… Только уговор — коня оставим
— Ничего не понимаю, чего она там щебечет? — пожал плечами Хельги и, наклонившись к девушке, посоветовал ей говорить помедленнее. Та закивала, но медленней говорить не стала — то ли не поняла, что попросил ярл, то ли вообще медленнее говорить не умела.
Солнце еще не совсем зашло, еще цеплялось оранжевыми лучами за лесистые сопки, перегораживая серебристую ленту реки длинными черными тенями, однако в синем, быстро темнеющем небе уже проглядывали звезды, пока еще бледные, и белый, словно покрытый изморозью, полумесяц тихонько покачивался рядом с ними, отражаясь в светлых речных водах. Итиль, или Ханбалык, как его еще иногда называли, растянулся вдоль реки больше чем на фарсах, а фарсах, как рассчитывали арабские купцы, это столько, сколько пройдет путник за час, не волоча ноги, но и не очень спеша.
Глинобитные дома горожан, белые войлочные юрты, бани, христианские храмы, синагоги, мечети (из тех, что еще не успели закрыть по указу кагана), крытые рынки и кирпичные дворцы тарханов — все эти здания не теснились, не лезли друг на друга, а располагались вполне вольготно, повинуясь уж никак не прихоти архитектора, а только лишь воле самих хозяев. Вокруг домов, окружая их, росли великолепные ухоженные сады — яблони, груши, вишни, виноград, — правда, сейчас, ввиду поздней осени, они уже не имели того цветущего вида, что радовал глаз еще не так давно, однако и теперь сады производили впечатление на приезжих — уж слишком много их было. На середине реки, на высоком острове белел Сарашен — «Белая крепость» кагана, — к которому с каждого берега вели широкие плавучие мостки, тщательно охраняемые лариссиями.
Завернув за угол, Хельги и Залима оказались отрезанными от великолепного вида на дворец кагана, однако ничто не мешало им любоваться прелестью окруженных садами храмов. Впрочем, путники меньше всего обращали внимание на окружающие их красоты — привыкли, да и не до того было. Вот наконец показалась и баня, расположенная почти сразу же за синагогой, широкая, приземистая, с узкими деревянными колоннами, выкрашенными в белый цвет. За баней угадывалось длинное двухэтажное здание — корчма или постоялый двор, с амбарами, изгородью и коновязью, где молодой ярл и привязал коня, оставив его на попечение мгновенно выбежавшего из корчмы слуги.
Один из прохожих — мелкий, плюгавый, в длинном сером плаще с накинутым на голову капюшоном, — заметив слезающего с коня ярла, поспешно отвернулся и ускорил шаг.
Ярл же вслед за Залимой обошел баню слева и, пройдя через сад, полный сливовых деревьев и яблонь, оказался на другой стороне улицы — если в этом многолюдном, застроенном как попало городе вообще были улицы. Уже стемнело достаточно для того, чтобы не бояться чужих нескромных глаз. Впрочем, Хельги их не очень-то и боялся, просто не хотелось подводить Халису, к которой он испытывал… нет, не любовь — он всё-таки любил Сельму, — а некое чувство восторженности, восторженного обожания даже, — так гораздо позднее верные рыцари будут обожать свою даму сердца. Интересно, зачем он понадобился Халисе?