Из воспоминаний сельского ветеринара
Шрифт:
— Черт! — взвыл я. — Это же рубец! Господи боже ты мой! — Грязный вал перекатился в брюшную полость и скрылся из виду. Я не сумел сдержать стона. — Что это за штучки, Норман, черт вас дери?
Я почувствовал, что он трясется, как в ознобе.
— Да пошевеливайтесь же! — рявкнул я. — Давайте иглу. Живей, живей!
Норман вскочил, кинулся к импровизированному столику, вернулся и трясущимися пальцами подал мне иглу с длинным шлейфом кетгута. Я молча зашил разрез, который сделал не в том органе. Во рту у меня пересохло. Потом мы вдвоем схватили ватные тампоны, чтобы убрать содержимое желудка
Когда мы сделали все, что было в наших силах, я выпрямился, посмотрел на студента и с трудом прохрипел:
— Я думал, вы эти операции знаете как свои пять пальцев.
— В клинике их делают довольно часто… — Глаза у него были испуганные.
Я ответил ему свирепым взглядом.
— Вы-то сколько кесаревых сечений видели?
— Ну… э… по правде сказать, одно.
— Одно! А рассуждали, как специалист. Но пусть и одно, что-то ведь вы же должны о них знать?
— Дело в том… — Колени Нормана заерзали по булыжнику. — Видите ли… Я сидел в самом заднем ряду.
Мне удалось придать своему хрипу саркастический оттенок:
— А-а! Так что толком ничего не разглядели? Так?
— Почти. — Он уныло поник головой.
— Щенок! — шепнул я злобно. — Дает указания, а сам ни черта не знает. Да ты понимаешь, что убил эту прекрасную корову? Перитонит ей обеспечен, и она сдохнет. Единственно, что мы еще можем, — это извлечь теленка живым. — Я заставил себя отвести взгляд от его растерянного лица. — Ну давай продолжать.
Если не считать моего первого вскрика, весь разговор велся пианиссимо, и мистер Бушелл только вопросительно на нас поглядывал.
Я улыбнулся ему — ободряющей улыбкой, как мне хотелось верить, — и повернулся к корове. Извлечь теленка живым! Легко сказать, но вот сделать? Мне скоро стало ясно, что извлечь его даже мертвым — задача чудовищная. Я погрузил руку поглубже под, как мне теперь было известно, рубцовый отдел желудка и наткнулся на гладкий мышечный орган, лежащий на брюшной стенке. В нем находилось что-то огромное, твердое и неподвижное, точно мешок с углем.
Я продолжал исследование и нащупал характерные очертания заплюсны, упершейся в скользкую стенку. Да, бесспорно, теленок, но как же до него далеко!
Я вытащил руку и вновь уставился на Нормана.
— Но из вашего заднего ряда, — осведомился я со жгучей иронией, — вы все-таки, может быть, изволили заметить, что делают дальше?
— Дальше? А, да-да! — Он облизнул губы, и я вдруг обнаружил, что лоб у него весь в бисеринках пота. — Необходимо экстрагировать матку.
— Экстрагировать?! Приподнять к разрезу, что ли?
— Да-да.
— Господи! Да это никакому геркулесу не под силу! Мне ее ни на йоту не удалось сдвинуть. Вот сами попробуйте!
Студент, который разделся и намылился одновременно со мной, покорно запустил руку в разрез, и минуту я любовался, как он натужно багровеет. Потом он смущенно кивнул.
— Вы правы. Ни в какую.
— Остается одно! — Я схватил скальпель. — Сделаю разрез у заплюсны и ухвачу за нее.
Орудовать скальпелем вслепую, погрузив руку по плечо в темные коровьи недра и высунув язык от напряжения, — что может быть кошмарнее? Меня леденила мысль, как бы ненароком не полоснуть по чему-нибудь жизненно важному, но, к счастью, примериваясь к бугру над заплюсной, я лишь раз-другой порезал собственные пальцы. И несколько секунд спустя уже ухватил волосатую ногу. Уф-ф! Все-таки зацепка.
Осторожно, дюйм за дюймом, я расширил разрез. Ну авось, он теперь достаточно широк. Но когда работаешь на ощупь, никакой уверенности быть не может. В том-то и весь ужас.
Однако мне не терпелось извлечь теленка на свет. Отложив скальпель, я вновь взялся за ногу, попробовал ее приподнять и тут же убедился, что с кошмарами еще далеко не покончено. Тяжелым теленок оказался неимоверно, и, чтобы его вытащить, требовались очень мощные руки. Теперь в таких случаях у меня всегда рядом наготове какой-нибудь дюжий парень, раздетый, с обеззараженной по плечо рукой, но тогда в моем распоряжении был только Норман.
— Давайте же! — пропыхтел я. — Попробуем вместе.
Мне удалось отогнуть заплюсну так, что мы могли оба разом ухватить ногу над копытцем, но все равно приподнять эту тяжесть к разрезу в коже стоило нам дикого напряжения.
Стиснув зубы, мучительно кряхтя, мы тянули, тянули, пока я наконец не сумел взяться за другую заднюю ногу. Но и тогда теленок не сдвинулся с места. От обычного трудного отела отличие было лишь одно: тянули мы его через разрез в боку. И когда, откинувшись, задыхаясь и потея, мы собрались с последними силами, меня охватило чувство, знакомое всем ветеринарам. Ну зачем, зачем, зачем мне понадобилось делать эту жуткую операцию? Я от всего сердца, от всей души сожалел, что воспротивился намерению мистера Бушелла прибегнуть к услугам мясника. Ехал бы я сейчас тихо-мирно по очередному вызову, а не надрывался бы тут до кровавого пота. Но даже хуже физических мук было жгучее сознание, что я совершенно не знаю, чего ждать дальше.
Тем не менее теленок мало-помалу поддавался нашим усилиям. Вот из разреза появился хвост, затем немыслимо массивная грудная клетка, а затем на одном рывке — плечи и голова.
Мы с Норманом плюхнулись на булыжник, теленок скатился нам на колени, и словно солнечный луч озарил кромешный мрак: он отфыркивался и тряс головой.
— Ну прямо великан! — воскликнул фермер. — Да и боек.
Я кивнул.
— Очень, очень крупный. Таких крупных мне редко доводилось видеть. — Я ощупал новорожденного. — Ну, конечно, бычок. Обычным путем ему бы ни за что не протиснуться.
И тут же мое внимание вновь сосредоточилось на корове. Куда, во имя всего святого, девалась матка? Исчезла без следа. Я вновь принялся отчаянно шарить в брюшной полости. Мои пальцы тотчас запутались в клубке плаценты. О черт, самое ей место среди кишок! Плаценту я вытащил, бросил на пол, но матки все равно не нащупал. На одно пронзительное мгновение я представил себе, что будет, если я так и не сумею ее нащупать. Но тут мои пальцы задели рваный край надреза.
Насколько это было возможно, я приподнял матку к свету, и у меня екнуло сердце: разрез для такого огромного теленка оказался все-таки маловат и по стенке в сторону шейки змеился длиннющий разрыв, конца которого не было видно.