Из-за пустяков
Шрифт:
У полковницы навернулась на глаза жгучая слеза. Но старик опять-таки ничего не заметил и, вставая из-за стола, проговорил:
– Смотри же, сестра, это дело решенное. Переезжайте ко мне на дачу; так и крестнице моей, Любочке, скажи… Надо и мне подышать свежим воздухом. И то по временам так ломит поясницу, так ломит… Эй, Понт, едем на дачу! Слышишь? – весело крикнул старик.
VI
Дня через два, в самый разгар домашних хлопот полковницы, когда она, возвратившись с рынка, стояла посреди гостиной, с засученными рукавами, в переднике, со щеткой в одной руке и тряпкой в другой, только что окончив перемывку цветов, – вслед за звонком, в гостиную вошла элегантно и со вкусом одетая, красивая
– Наденька, это ты! А я думала, кто бы это? – воскликнула полковница, обнимая дочь.
– Вы, маменька, по обыкновению, вечно чиститесь.
– Нельзя же… У меня прислуг нет. Ну, садись, снимай шляпку да рассказывай, что у вас… Все здоровы? Кофе будешь пить?
– Я, маменька, ненадолго. У меня тоже дом на руках! – проговорила она с важностью молодой хозяйки. – Я приехала к вам на минуточку – поговорить о Мите.
– Разве место какое есть? Муж нашел?
– Какое место! Коле, маменька, не до того. Он так занят, так занят!.. Ему теперь дали новое поручение… Его, маменька, выбрали, как лучшего товарища прокурора, и, быть может, даже наверное, карьера его будет блестящая, если только…
Она остановилась на минуту и прибавила с ядовитостью:
– Если только братцу не угодно будет помешать нам!
Братцу! Какому братцу? Полковница ровно ничего не понимала. Она широко раскрыла глаза и даже выпустила незаметно из рук тряпку, которую захватила с собой, присев на стул возле дочери.
– Да говори ты, Наденька, толком. Что это у тебя за манера прежде напугать, а потом сказать, в чем дело? Прежде у тебя этого не было. Верно, от благоверного научилась.
– Я, кажется, маменька, говорю понятно! – усмехнулась чуть-чуть Наденька. – Я говорю о Мите. Точно вы не знаете, за какие хорошие дела он потерял место?
– Что ты врешь, Наденька. За какие дела!.. С ним подлость сделали, он и потерял!
Наденька, не спеша, вынула из кармана своего пальто нумер газеты и проговорила:
– Не хотите ли прочесть, маменька, что пишут в московской газете, – серьезной, маменька, газете. Или, позвольте, я сама вам прочту.
Совсем ошалевшая при виде газеты, в которой почему-то пишут о Мите, полковница ничего не сказала, и Наденька твердо и не без чувства прочитала следующий параграф:
«Нам сообщают из верного источника, что на днях, в правлении такой-то дороги, служащие, возмущенные безнравственными мнениями одного из своих сослуживцев, не окончившего нигде курса молодого человека К., тотчас же решили исключить его из своей среды и подали заявление начальству, что они не желают служить вместе с таким господином. Молодого человека немедленно уволили, но почему-то дело это не получило дальнейшего хода. Во всяком случае, честь и слава товарищам, не остановившимся перед честным исполнением своей патриотической обязанности из страха перед петербургским либерализмом, мишура которого, к несчастью, ослепляет наши глаза. Если б все поступали по примеру служащих *** правления, давно бы зло было сметено с лица русской земли».
Полковница выслушала и остолбенела от изумления.
– Когда я прочла это, маменька, мне чуть не сделалось дурно… Вы тогда иначе рассказывали…
– И ты веришь газете, а не веришь брату!? – воскликнула мать. – Все, что здесь написано, все это вот что… тьфу, тьфу и тьфу!
С этими словами полковница даже забыла, что пол уже вычищен, вырвала из рук дочери газету и, бросая ее на пол, плюнула три
– Ах, маменька, какая вы, право… Ведь нет дыма без огня! Даже и то, что Митя высказывал, очень не рекомендует его… Не перебивайте меня: дайте мне досказать, маменька, пожалуйста. Я приехала к вам не для ссоры, а чтоб поговорить с вами, как дочь, как друг… Мне, конечно, жаль Митю, как брата, но, с другой стороны, за что его жалеть, если он всех нас не жалеет? Вообще Митя странно себя ведет: не окончил курса, был в деревне учителем, менял места, преднамеренно избегает положения, которое необходимо иметь каждому честному и порядочному человеку… одним словом…
У полковницы давно клокотало в груди, но она сдерживала себя, желая выслушать до конца. Наденька продолжала:
– И вы, маменька, уж извините, слишком доверчивы. Станет вам Митя открываться, как же! Он, быть может, мало ли с кем видится, мало ли что замышляет!.. Ему терять нечего, а нам с мужем… И теперь! Могут узнать, что брат жены товарища прокурора исключен за предосудительные взгляды. Очень приятно!.. Вы хорошо бы сделали, маменька, если б поговорили с Митей, чтоб он, знаете ли, лучше куда-нибудь уехал отсюда… мы бываем у вас… вы понимаете, маменька, наше положение?.. И, наконец, мало ли что может случиться! Ни за кого нельзя ручаться… Для таких людей нет ничего святого, маменька… К сожалению, и за брата нельзя ручаться… Он всегда…
– Это ты что? Мужнины слова повторяешь! – не могла уже более слушать полковница. – Такой подлости сама ты не выдумала бы… И ты смела приехать ко мне предлагать выгнать Митю?.. – проговорила, задыхаясь, полковница.
– Я, маменька, не маленькая, понимаю вещи… Я ничего не предлагаю, но только приехала сказать, что из-за какого-нибудь безумного дурака мы не желаем рисковать своим положением, будущностью детей… Как вам угодно, но только не сердитесь, маменька, мы должны отказаться от удовольствия посещать вас, если брат будет жить с вами. Я сама мать…
– Вон, сию же минуту вон!.. – разразилась наконец полковница, не помня себя от бешенства. – Ишь, с чем пожаловала!.. Прогони сына… Ах, ты… Да если бы он в самом деле был преступник, так я не отреклась бы от него, а то для вас… Вы с муженьком уже давно от меня глаза воротите… Вон… вон, подлая тварь!
И полковница заметалась, как бешеная, по комнате.
– Что за выражения! Вы, кажется, по-прежнему заимствуете их на Сенной! [6] – презрительно сказала Наденька, с достоинством выходя из гостиной.
6
…заимствуете их на Сенной… – т.е. на рынке, который располагался на Сенной площади.
– Вон, подлая!.. Ирина! – гремела полковница, – эту даму никогда не принимать… Слышишь!
– Очень нужно приезжать!
Долго еще не могла придти в себя полковница. Долго еще она ходила по комнате… «Родная дочь… Хороша! Такая подлость… Недаром брат Андрей всегда ее не любил…» В голове у бедной полковницы был какой-то хаос. Родная дочь, газета, Митя, «дальнейший ход», все эти слова проносились бестолково в ее голове, раздражали и хватали ее за сердце. Поступок дочери поразил ее своей неожиданностью. Этого она не ожидала. Даже и такая крепкая старуха, как полковница, не выдержала и, после сильного припадка гнева, пришла в свою комнату, бросилась в постель и зарыдала, как беспомощный ребенок.
VII
Но мысль о «подлой» газете, которая лежала там, в гостиной, скоро подняла на ноги полковницу и возвратила к ней обычную энергию. Она еще раз перечла ненавистный параграф и сожалела, что не она, а адмирал будет объясняться с директором правления. Вот какую гадость напечатали!.. Решить самой написать опровержение, чтобы послать в газету, было делом недолгого раздумья… Однако и беседа дочери и эта газета несколько смутили ее. «А что, если в самом деле, Митя?..» – подумала она с ужасом.