Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс (сборник)

Колочкова Вера Александровна

– Ты правильно все решила, Машенька. Только учти – не услышат они тебя. Глухие, слепые, жадные, как и все вы тут. В гневе они сейчас. Пожалей ты их.

– А как? Посоветуйте!

– Так мы за этим к тебе и пришли, Машенька. Пойдем с нами! Тем и детям нашим поможешь, пока не поздно, и в искушение их не введешь – ссориться-то им не из-за чего будет…

– А разве так можно? Я б ушла, конечно, только можно ли?

– Можно, Машенька, можно.

– А как же Сашенька-то? Мне ж о ней позаботиться надо. Нет, девочки, не могу я ее оставить… Она ж мне

ближе всех близких, так уж получилось почему-то. Нет, нет, сестренки дорогие, не пойду я с вами! Нет. Всю жизнь вам отслужила, как могла, а теперь – нет! У меня здесь дела поважнее будут. У меня здесь еще Сашенька.

Она хотела еще что-то сказать им, получше объяснить про маленькую, попавшую в большую беду девочку, да не успела – проснулась вдруг от резкого стука открывшейся в ее комнату двери.

Они вошли гуськом, встали дружненько у ее кровати: вот Славик, вот Настя с Ниночкой, вот Костик – бессовестный такой, и как прийти-то сюда посмел. А вон в дверях остановился и Ниночкин парнишка. Тоже, что ль, прописаться захотел? Смотрит на них так испуганно.

– Тетя Маша, мы все решили! Вы нас слышите, тетя Маша? – громко и торжественно, с неуместным пафосом заговорила Нина.

– Да тихо ты. Не кричи так, я ж не глухая, – сухо и внятно произнесла Мария и осторожно отняла голову от подушки, и замерла, глядя в потолок: – Надо же, не кружится! Отпустило вроде.

Не обращая ни на кого больше внимания, она стала деловито вытаскивать себя из постели, опустила на пол ноги, поднялась и, немного постояв, тихонько поковыляла к двери – надо же было жить, надо же было исполнять задуманное вопреки всему здесь происходящему, вопреки удивленным лицам и возмущенным взглядам, провожающим ее в спину.

– Теть Маш, а вы это куда? – оторопело произнесла Настя. – А мне Костик сказал, что вы тут помирать совсем собрались.

– А вот не дождешься, Настенька, – полуобернулась к ней с улыбкой от дверей Мария. – Я решила, знаешь, еще пожить. Дел у меня много оказалось несделанных.

– Вот это да! Вот это класс, – улыбнулся ей весело от дверей Нинин парнишка. – А они тут так торопились, знаете. Прямо перегрызлись все! Молодец, бабуля! Так их всех, так…

– Да помолчи ты, придурок! – вдруг злобно, на визгливо-истерической нотке огрызнулась на него Настя. – Вы его не слушайте, тетя Маша! Вы лучше послушайте, что мы порешали с квартирой-то вашей!

– А где Саша? – страдальчески сморщившись от ее громкого голоса, снова повернулась к ним Мария. – Костик, это ты ее прогнал, я знаю.

– Да, бабушка, я прогнал. А вы что, меня не поняли тогда? Так я и повторить могу: или Саша – вам, или прописка – мне.

– Ах ты, сволочь, – вдруг тихо проговорил в его сторону Олег. – Только и можешь, что старух пугать да с девчонками воевать. – И, обращаясь уже к Марии, тут же добавил уверенно: – Не беспокойтесь, бабушка! Найду я вам вашу Сашу. Очень даже легко найду.

– Ой, и правда! Найди, милый! Прямо сейчас и найди! – обрадованно потянула к нему руки Мария. – А я уж рассчитаюсь с тобой, ты не сомневайся.

– Да

не надо мне ничего, бабушка. Что вы… Лучше вы козла этого из дома гоните быстрее, – мотнул он головой в сторону Костика, – а то он вам тут все обвоняет насквозь.

– Слышь, ты… За козла ответишь, – холодно и злобно сверкнул на него голубым глазом Костик. – А ну пошел отсюда, слышь?

– А ты не распоряжайся тут, Костенька! – сердито и громко вдруг произнесла Мария. – Пока я еще здесь хозяйка! И хозяйкой здесь и останусь! Понятно? Передумала я прописывать вас у себя! Всех передумала! Вот так я решила! А теперь уходите все. Некогда мне тут с вами.

– Тетя Маша, вы что? – совсем тихо и удивленно-обиженно прошептала Нина. – В своем ли вы уме, тетя Маша? Может, вам врача вызвать? Чего вы несете-то?

– Я тебе вызову! – весело обернулся к ней Олег. – Не видишь – совсем выздоровела бабушка? Прямо на глазах просветление произошло! Молодец, бабушка, уважаю…

– Замолчи, Олег! Тебя никто не спрашивает! Ты ведешь себя просто безобразно! Да и вообще – ты забылся, по-моему! – взорвалась вдруг Нина давно уже сдерживаемым раздражением.

Олег медленно повернул к ней красивую голову и снова улыбнулся широко и бесшабашно, как улыбаются свободные, не боящиеся потерять чужое к себе расположение люди.

– Забылся, говоришь? – медленно двинулся он к Нине. – Да, ты, пожалуй, права. Действительно, забылся. Давно забылся. И себя забыл. Спасибо, помогли вспомнить. От вашей крысиной грызни и мертвый себя вспомнит.

Он медленно взял ее за руку, вложил в раскрытую ладонь аккуратную связочку ключей и так же медленно-осторожно накрыл ее маленькими ухоженными Ниниными пальчиками с идеальным маникюром. Нина заморгала жалко и растерянно и, будто опомнившись, вцепилась мертвой хваткой в рукав его дорогого пиджака, заговорила быстро, почти захлебываясь:

– Олежек… Олежек, прости. Ну не надо, прошу тебя. Ну что ты… Да ну ее, эту квартиру! Олежек, милый, я тебе что-нибудь другое придумаю, ну погоди.

– Господи, смотреть тошно, – глядя на нее, покачала головой Мария. – Это ты не в своем уме, Ниночка. Это тебе врача надо… Уводи ее быстрее, Настена! Пусть не позорится. И подите уже все, устала я от вас.

А поздним вечером Мария обнимала в прихожей, прижимала к себе дрожащую и плачущую от счастья Сашу, гладила ее по черным жестким вихоркам, улыбалась, слушая звучащий торопливой звонкой музыкой ее говорок:

– Я так испугалась, теть Маш… Так испугалась… Вам так плохо было… А еще врач со «Скорой» сказал, будто сердце у вас слабое. Я пришла утром, а они меня не пустили! Этот, Славик ваш, от двери меня оттолкнул, а Костик сказал, что вы умерли. Ой, как хорошо, что вы живая, теть Ма-а-аш! – заплакала она вдруг, уткнувшись ей в плечо.

– Да что ты, Сашенька, не плачь… Поживем еще! И некогда нам с тобой плакать-то! Дел у нас с тобой невпроворот. Завтра вот сразу обменом займемся. А ты, паренек, поможешь ли нам с обменом-то? А? Я почему-то тебе верю… И за Сашеньку тебе спасибо.