Из жизни Пушкина
Шрифт:
Вот Захарик некстати меня спрашивает – какими же были мои самые первые воспоминания детства? Точнее, что я помню как самые первые впечатления ? Наверное это: я стою в кроватке, которая сама представляет собой шедевр советского производства товаров народного потребления по терминологии тех лет: никелированные перильца, между ними прочная сетка, красивые блестящие металлические шарики-навершия по углам, сверхпрочное дно. Не сломаешь и не вывалишься. Надо мной склоняется усатое улыбающееся лицо. Позднее я узнаю, что это муж сестры моей бабушки – дядя Кузя, который приехал со своей женой из Уфы навестить родственницу. Был он по профессии столяр-краснодеревщик. Мне тогда было не больше двух лет. Наверное Иосиф Виссарионович уже помер. Последующие ранние воспоминания, как-то : катание на санках во дворе с горки, жизнь летом на Сходне, детский сад, избиение лягушек – это более взрослый период детской жизни. А вот когда и как я научился читать – этого я вспомнить не могу. У меня ощущение, что я незаметно для себя и окружающих, листая «Мурзилку» или «Крокодил», освоил русский алфавит. Скорей всего это произошло во время моих многочисленных болезней. Освоенная мной грамота привела к тому, что я принялся читать все подряд, начиная с магазинных вывесок и фамилий жильцов, указанных рядом с кнопками звонков в их квартиры. Помню загадочную фамилию Магид и свое ощущение некой тайны, скрытой в ней. Я представлял себе образ, непохожий на всех кого я знал, почему-то предполагая однажды увидеть высокого и немолодого мужчину неясного происхождения. Однажды и увидел. Это была немолодая еврейка, немного походившая на Бабу-Ягу, какой я ее себе представлял. Но она меня совершенно не напугала, потому что улыбнулась доброй и приятной улыбкой, а я с ней вежливо поздоровался.
Теперь хочу перенестись в другое врремя. Старое здание артистического общежития, причем настоящий клоповник, иначе и не скажешь, которое волей вышестоящего начальства в одночасье превратилось в финансовое учреждение, так как было отдано под уникальные тогда для страны международные операции. У этого учреждения была затейливая история, но я об этом рассказывать не буду Кому это интересно найдут много информации , а я буду говорить о себе.Я получил распределение после института на работу именно туда. Понятие «финансовый работник » в то время ассоциировалось с образом лысеющего и подслеповатого мужичка совсем не спортивного типа в нарукавниках, считающего на счетах или арифмометре и что-то постоянно записывающего в амбарную книгу. То есть понятия «финансист» или « банковский служащий» были синонимами «бухгалтера», который собственно и применялся в обиходе .Понятие «банкир» соотносилось либо с образами дореволюционного прошлого, либо с экзотическими заморскими реалиями. Но в любом случае в советской действительности только профессия бухгалтера имела право на законное общественное признание. Очень «романтическая» профессия! Недаром на экраны страны вышел фильм «Карьера Димы Горина», где герой аналогичного профиля деятельности нашел свое счастье, только завязав с ней, всей душой и телом устремившись в тайгу строить линии высоковольтных электропередач. Никто из простых смертных даже и не подозревал о скрытой подоплеке и перспективах бухгалтерских проводок и трансакций этого финансового учреждения. Заключалась эта деятельность исключительно в международного масштаба каждодневной рутинной работе тихих тружеников финансово-банковской сферы..Знание хотя бы азов английского языка, как языка банковской переписки, было обязательным. Непосвященная публика об этом даже не подозревала. На самом деле иностранный язык был нужен не во всех подразделениях, а переписка с иностранными корреспондентами зачастую требовала набора только стандартных фраз. На ключевых позициях были одни мужчины. А вся скрупулезно-методичная черновая работа, часто требующая удлиненного рабочего дня и поиска в архиве, лежала на женских плечах. Молодые специалисты после института только входили в курс дела, мальчики со временем замещали пожилых тетенек. Груды бумаг в папках, мешках и шкафах заполняли все комнаты и коридоры здания. Было тесно и душно. Но ровно в 11-00 по внутреннему радио раздавались сигналы производственной гимнастики, и мужчины по команде покидали комнаты, предоставляя женщинам возможность порезвиться, и покорно собирались на перекур у лестничных пролетов.
Две мои наставницы – опытные тетеньки несколько старше бальзаковского возраста совместными усилиями погружали меня в суть предстоящих задач. Хотя мозг активно этому сопротивлялся, но способов уклониться от выполнения непосредственных производственных обязанностей у меня не было и волей-неволей я втянулся в круг тех вопросов, за решение которых мне и полагалась зарплата, составлявшая на первых порах 90 рублей. Причем ее полагалось платить независимо от того решил ли ты порученные тебе задачи или нет. Правда за знание иностранного языка доплачивали 10% от оклада, но для этого надо было сдать соответствующий экзамен, а затем регулярно подтверждать свой уровень знаний. Применять же на практике свои лингвистические познания, которые я самоуверенно расценивал как довольно неплохие, именно в том отделе, куда я первоначально попал, мне доводилось редко. Как сейчас помню начало письма в румынский банк по поводу задержки платежей за поставленную нашей страной электроэнергию. Оно начиналось так: «Дорогой товарищ Патрубани! …». Это было чуть ли не первое мое ответственное задание. В порядке небольшого отступления от этой темы замечу, что почему-то надолго запоминаются странные, а может даже дурацкие имена и фамилии, с которыми столкнулся именно в начале жизненного пути. Вот кстати, а скорее некстати, мою память до сих пор тревожат сложная фамилия венгерского скульптора Кишфалуди-Штробля и имя малоизвестного итальянского художника Сассоферрато (совершенно бесполезно искать истоки появления этих имен в моей голове), но порой вспоминаются имена из совсем другой «оперы»: товарищи Глэдис Марин – с характерным произношением звука «г» как «х», Нарасимхо Рао, Агостиньо Нето – в последнем случае ударение должно было падать на последний слог – так произносилось хоть неправильно, но более привычно, и много других в подобном роде. Как раз в этом случае все совершенно понятно. Все эти необычные имена из другой «оперы» пришли в мою сокровенную память из одного и того же источника – выступлений генерального секретаря ЦК КПСС товарища Брежнева, приветствовавшего гостей очередного съезда. Для него это была серьезная и кропотливая работа. Я узнал, что наука, изучающая фамилии, называется антропонимика. Одно время я увлекся собиранием фамилий и стал их записывать в тетрадку в алфавитном порядке. Это стало одним из моих кратковременных хобби, но не послужило основой выбора моей будущей профессии.
А что же стало таким мостом ? Я думаю, что в какой-то степени интерес к изучению иностранных языков – я увлекся изучением английского и историей Англии, а еще сыграл свою роль локальный фактор и привычка. Дело в том, что выбранный мной институт находился неподалеку, а мать работала там в библиотеке, а я любил туда приходить и лазить по пыльным полкам в поисках разных интересных книжек. Можно сказать, что именно институтская библиотека явилась тем мостиком, перекинувшим меня в это учебное заведение. Влияние родителей на мой выбор было косвенноым, а отца тогда в кругу семьи я видел не часто. Мать, хоть и работала в институтской библиотеке, сама полноценного образования не получила. Причин тому было несколько, в том числе и то, что росла она без отца. Бабушку со стороны матери звали Ксения, именно она сопровождала все мое детство. Она проработала больше отведенного на это человеку срока и одна вырастила дочь. Она была малограмотной, хотя умела и читать, и писать. – научилась в приходской школе. Вспоминаю, что в период культурной революции в Китае, когда появилось у нас в печати интересное название «хунвэйбин», у нее возникли определенные трудности с произношением третьей буквы от начала в этом иностранном слове. А чему тут удивляться или над чем смеяться ? .Вся ее молодость прошла что называется « в людях » на южном Урале. Социальное происхождение было из самых бесправных – она была круглой сиротой . От кого-то из неизвестных родителей она унаследовала толику башкирской крови. От отца ли, от матери? Сие осталось неизвестным. Но разглядеть в ней неславянские черты было сложно, можно было увидеть только высокие (ныне модные) скулы и иногда услышать странное выражение: « Что ты как Авардя Кулыс оделся?». Это, например, обо мне, когда я неопрятно заправлял рубашку в штаны (позднее я узнал, что человек с таким именем – фольклорный персонаж у башкир). Все неполученные бабушкой блага образования компенсировались ее богатым жизненным опытом и привлекательными чертами характера: : доброжелательностью, житейской мудростью и сочувствием ко всем, благодаря чему она пользовалась неизменными любовью и уважением
Я продолжу. Тот первый коллектив, куда я пришел работать, был почти весь женский .Начальниками среднего уровня были тоже женщины, опытные работницы уже серьезного возраста, на коротком отрезке пути к трудовой пенсии. Начальником отдела была почти пожилая женщина довоенного призыва, маленькая, худощавая и сверхэнергичная. Гоняла всех. Я сидел к ней спиной и поневоле вынужден был часто крутить головой или ерзал на стуле, когда, как мне казалось, дело в какой-то степени могло касаться меня. Я часто заблуждался на этот счет и заслужил у нее прозвище «швицер». Оказалось, что на идише это слово означает «шило». То есть по ее мнению у меня в положенном месте оно якобы и торчало. Почему понадобилось именно такое слово я так и не понял. Русская женщина Нина Петровна была родом со Смоленщины. Моей же непосредственной наставницей была женщина примерно такого же возраста, но прямая ее противоположность по темпераменту и внешности – грузная, малоподвижная, с лицом трудолюбивой крестьянки, похожем на добродушное рыло свиньи. Ничего обидного, просто такое вот лицо. Несколько молодых мужчин рассматривали работу в коллективе отдела как нечто временное за неимением других вариантов. Так это для многих из них и оказалось. А поскольку я не собирался уклоняться от призыва на срочную службу в армию, мне предстояло отправиться туда через год, который надо было где-то прокантоваться. В принципе все равно где. . .
Более опытный коллега Коля Исаков стал моим практическим гидом по работе с вверенной мне клиентурой. Этой клиентурой были несколько внешнеторговых организаций, деятельность которых кредитовало наше учреждение. Кредитование носило почти формальный характер – деньги перетекали из одного кармана государства в другой едва ли не автоматически и почти на безвозмездной основе, но при этом соблюдался весь формальный регламент и антураж, внешне напоминающие принципы коммерческого кредитования. Наверное это называлось «Хозрасчет».Требовалось, в частности, регулярно проверять наличие у клиентов реальных активов, которые принимались в обеспечение кредитов. Вот мы и ходили к ним «в гости» и проверяли. По итогам таких проверок составлялись заключения, которые подписывались нашим начальством и служили в случае необходимости основанием для последующих писем к руководству этих организаций. Мол, «примите меры» и так далее. Бумажная работа кипела. Наверное ее можно с полным основанием считать имитацией настоящей банковской работы коммерческого банка, но тогда подобных банков у нас еще просто не существовало. Вернее, они когда-то в стране были, но окончательно сгинули после НЭПа. А государственное учреждение должно было работать именно так, альтернативы не было. С Колей мы ходили проверять клиентов на Овчинниковскую набережную. У Коли была совершенно не финансовая внешность, то есть на банкира он был не особенно похож. Смекалистый деревенский мужичок, многоопытный слесарь-фрезеровщик и все в том же роде. Конечно, такая внешность намекала на то, что ему совсем не чужда была мысль о простых плотских радостях. Так оно и было на самом деле. А для этого лучше всего подходило кафе-забегаловка с народным названием «Веник» в подвальном помещении здания Сандуновских бань. В день зарплаты , особенно первой и второй по счету, избежать посещения этого угарного места просто не было никакой возможности. Да я и не испытывал особого внутреннего сопротивления.
Глядя из сегодняшнего дня, поражаешься безмятежности, внутреннему спокойствию, граничащему с равнодушной уверенностью в том, что впереди все будет нормально, никаких препятствий не предвидится, враги в засаде не сидят. О своей предстоящей работе, о том, чем придется заниматься, к чему готовиться, ясное представление отсутствовало. Но ничто не настораживало и не пугало. Поэтому, придя на свою первую в жизни работу, пришлось адаптировать себя буквально ко всему. – все было ново: и режим труда, при котором весь рабочий день приходилось проводить на виду у многих коллег, и выполнение обязанностей, к которым я не был готов. Я кое-что знал и кое-что понимал. Но это было не то, что от меня ждали.
Если покопаться в архивах памяти, то наверное у каждого найдутся отложенные в дальний уголок некие юношеские устремления, которые и остались таковыми, не будучи реализованными. Я совершил такие изыскания и сообщаю, что в определенный период моего позднего детства и ранней юности меня влекла к себе археология. Я проникся романтикой тихих открытий и трепетных ожиданий находок, поиска и некой временной отрешенности от сегодняшнего дня. Наверное это было влияние соответствующей литературы . Особенно запомнилось очень увлекательное повествование о поисках . , библиотеки Ивана Грозного. Но что конкретно стимулировало этот интерес я сейчас уже сказать не могу. Однако подогрев оказался недостаточным и как-то потихоньку этот интерес сошел почти на нет. Почти – потому что до сих пор возбуждаюсь, когда по ящику показывают разные найденные во время раскопок артефакты. Если кому-нибудь сейчас поведать о вероятности выбора мной такой специальности, то этот кто-то скорее всего засмеется или, по крайней мере, ухмыльнется, сочувственно говоря, что хорошо, что я не пошел по этой сомнительной дорожке. Такая реакция была мной проверена на практикке. А смешного тут ничего нет. Наверное у каждого кроме откровенных выродков остается что-то сокровенное, что не заслуживает быть осмеянным.. И когда наш президент ныряет на морское дно и поднимает прекрасно сохранившуюся греческую амфору – разве это дает какой-либо повод для шуток ! Так и я до сих пор заглядываю в разные по глубине городские ямы, порой с риском для жизни, стараясь разглядеть не торчит ли там из земли что-нибудь блестящее или не слишком, не дразнит ли что-нибудь заманчивое меня из гипотетического культурного слоя. А на какой глубине и в каких таких местах залегает в столице этот пресловутый слой – кто бы мне сказал ?!
Однажды наступил немецкий период моей детской биографии. Вюнсдорф, Риза, Дрезден. Из этих трех названий первые два вряд ли что-нибудь скажут неискушенным ушам. Но следует знать, что Вюнсдорф – в недалеком прошлом небольшая деревня, что видно из самого названия, расположенная в 40 километрах от Берлина, служил местом главного штаба Третьего рейха и был его танковой столицей с многочисленными бункерами и подземным заводом, не считая мастерских, складов и казарм. В период советской оккупации этот городок был центром ГСВГ со всей унаследованной от германской военной машины инфраструктурой. А вот Риза – небольшой городок на Эльбе в Саксонии .Ну а про Дрезден, столицу Саксонии, уже знают все и знают, собственно, благодаря всего двум фактам – Цвингеру с картинной галереей и американской бомбардировке в конце войны (особо продвинутые может быть даже читали Курта Воннегута). Половина моих школьных лет прошла в этих чужеземных населенных пунктах. Но и в Вюнсдорфе, и в Ризе, хотя за пределами гарнизонов особенно смотреть было не на что, детская жизнь протекала в основном за забором военных частей. А в Дрездене все было по-другому, да и я к этому времени подрос.
Бомбардировка практически полностью разрушила Старый город на левом берегу Эльбы, но и не пощадила много зданий на противоположном берегу в Новом городе, где были особняки зажиточных горожан. Эти развалины я разглядывал в начале 60-х годов.
Начало этих лет было драматично – Кубинский кризис и постоянные подъемы отца ночью по тревоге. Семьи советских военнослужащих находились в постоянной моральной готовности к новой мировой войне. .
Вот случайно взглянул на одну из ранних фотографий отца. На меня смотрит юное нежное лицо с мягкими чертами. Лицо, которое говорит о многом, а главное об отсутствии твердости в характере. Люди с такими лицами не служат в армии, тем более в советской, а принимают постриг или посвящают себя служению какому-нибудь из искусств, например, музыке. Но мой отец практически всю жизнь прожил, нося погоны. Полное несоответствие внешности фактически вынужденному образу жизни и типичный случай из нашей действительности. Кстати, серьезную музыку отец всю жизнь любил слушать (Чайковский, Григ, Рахманинов). Он рано потерял отца, то есть и моего деда. Поэтому мужского воспитания получить не успел и впоследствии не знал, что это такое и как это применяется на практике. Тогда отцу, совсем еще подростку, пришлось самому заниматься похоронами своего отца .От матери, лишенной каких-либо практических навыков, проку было мало.Характер моего отца и образ мыслей сформировались вполне самостоятельно под влиянием окружающей среды и жизненных обстоятельств с неизбежными промахами, ошибками и ушибами. Но что удивительно – до конца жизни отец оставался доверчивым, открытым и слишком, на мой взгляд, общительным человеком. Он был неизменно хлебосолен и гостепреимен Какое влияние он оказал на меня в детстве, урывками появляясь рядом со мной, сказать об этом затруднительно. В любом случае именно от него я получил первоначальные знания и понятия в области культуры и искусства. За что я остаюсь ему благодарен. …