Из жизни взятое

Коничев Константин Иванович

– Я не видел того участка. Поверил земотделу…

– Тем хуже. Надо глядеть в оба!.. А вы знаете, вот в этом сообщении что про вас написано? – Сергей Адамович взял со стола бумагу, отпечатанную на машинке, и прочёл: «…Председатель Вожегодского райисполкома, живя в деревне Кузьминской, в доме кулака (имярек такого-то!) вошёл с хозяином в сделку, наделил его земельным участком, на котором находится сосновая роща в количестве свыше двух тысяч деревьев леса. Кулак в душе насмехается над предрика, а подкулачники говорят: „Если районная голова будет и впредь находиться под задницей кулака, нам жить будет можно…“ Ничего себе, весёленькие про вас у кулаков разговоры! Товарищ Томилов, заготовьте ещё проект решения: „С должности

снять, объявить строгий выговор, перевести на рядовую работу в другой район, пусть исправляется…“»

Секретарь крайкома полистал какие-то лежавшие перед ним бумаги, посмотрел свои заметки в тетради, затем быстро взглянул на запылившихся и загорелых Довбилова и Судакова. Довбилов выглядел гораздо солиднее Ивана Корнеевича и по возрасту и по внешности и одет был в приличный костюм, только заношенный галстук никак не держался прямо на его шее, сбивался на сторону. С волнением, дрожащими пальцами перелистывая блокнот, Довбилов думал, что надо сказать и о чём умолчать. Он видел и слышал, сколь скоро, властно и решительно секретарь «райкома обошёлся с местными районными руководителями. Что же теперь он может сказать ему, с одной стороны, организатору нашумевшего в крае Тигинского колхозного куста-комбината, с другой – допустившего послабление кулачеству? „Остаётся уповать на одно: тот не ошибается, кто ничего не делает. На ошибках учимся…“.

Судаков чувствовал себя спокойно. Действовать против кулаков в Тигине начал он, может быть, неумело, слабо, но это поправимо.

Сергей Адамович слегка засучил рукава гимнастерки. В вагоне, прогретом солнцем, было жарко и душно. Хотя вагон стоял в тупике, но мимо то и дело проходили поезда и маневрировали паровозы, нещадно пуская пахучий дым с угольной пылью.

Наконец, Сергей Адамович обратился к ним:

– Расскажите, товарищи, как живет-поживает Тигинский куст колхозов. Надеюсь, этот из вас Довбилов, который постарше, поскольку в колхозах его величают тигинским „профессором“. Вот вы и расскажите коротко. Основное мне известно. Но вы мне доложите, что мешает колхозникам крепко стать на ноги? Не думайте вступать со мной в дискуссию по вопросу о том, можно ли кулака-вредителя пускать в колхоз, можно ли ему доверять и можно ли надеяться на мирное врастанье мелкой буржуазии в социализм. Эти вопросы давно решены. И надо быть „профессором кислых щей“, чтобы не знать и не понять учения Ленина по крестьянскому вопросу о непримиримости к кулаку-эксплуататору и так далее. Не помните ли, был в царское время такой автор „сочинитель кислых щей“? Печатал всякие пустячки. Правые оппортунисты уподобились ему. Придумали сказку о святости и непогрешимости кулака. А мы проводим ликвидацию кулачества как класса, выселяем его с насиженных мест, конфискуем у него имущество. Мы проводим массовую, сплошную коллективизацию на базе индустриализации страны и ликвидации кулацкого класса. Так как же у вас в Тигине на практике проводится линия партии?

– Плохо! Признаю, плохо. Не твердо, с допущением некоторых послаблений зажиточной части населения, – сказал Довбилов, полагая, что такое признание смягчит и облегчит разговор с ним секретаря крайкома. – Но мы, то есть я и местная ячейка, не знали, как поступить, прямо скажем, с кулаком. Ведь нам ничего пока не известно, кого, как, почему и куда надо выселять. Период массового выселения кулаков в нашем крае ещё, как мне известно, не начался, и директив конкретных на сей счёт не имеется…

Секретарь прервал его:

– Факты нам известны, и обрисовывают они вас в плохом свете. Давайте будем говорить начистоту, без полемики…

– Товарищ секретарь крайкома, – продолжал Довбилов. – Мы уже начали действовать, принимать меры. Арестованы мельник и не оправдавший себя председатель колхоза Борисов.

– Почему не оправдавший себя? Чего вы от него изволили ждать? Как кулак, по милости

вашей пробравшийся в председатели колхоза, он вполне оправдал себя, пороча и подрывая идею коллективизации в самой её основе. Значит, двое арестованы, ведётся следствие… Что это, благодаря вам или несмотря на вас?

– Скорей всего, несмотря…

– Признаетесь?

– Признаюсь…

– Покорную голову меч не рубит, – сказал Сергей Адамович. – Однако я не представляю себе, судя по имеющимся данным, в каком духе вы преподаёте курсантам историю классовой борьбы, если на практике вы до хруста в позвоночнике сгибаетесь перед классовым врагом. Не понимаю!? Партия требует от вас прежде всего немедленного исправления всех ошибок на месте: кулаков из колхозов исключить, к руководству колхозами привлечь середняка и бедняка. И ещё: о своих оппортунистических заскоках сегодня же здесь, в Вожеге, пишите статью для окружной печати. И не общую словолитню, а со всеми вопиющими примерами. Упустите что – добавят другие. Лучше вам будет очиститься от этой скверны до конца. И не наломайте дров, не отшатните от колхоза середняка. Ступайте. Помощь будет. Пошлем нового агронома. Тот незадачливый самострел никуда не годится. Секретарь ячейки слаб? Пришлем пропагандиста. Предупреждаю и желаю успеха…

Судакова Довбилов поджидал у ларька около вокзала и с удовольствием, кружка за кружкой, смачивал пивом свое пересохшее горло, пока не задумываясь, как он будет претворять в жизнь указания секретаря крайкома. Потом он сел на скамеечку под закопчённые паровозным дымом берёзы и стал ждать, посматривая в сторону правительственного вагона, когда появится оттуда Судаков.

„И о чём он его там расспрашивает, – думал Довбилов, – чем-он его там накачивает?.. А у меня есть якорь спасения: статью с признанием ошибок я сегодня же настрочу. Но вот с исправлением дел на месте посложней, похуже… Одно хорошо: каникулы кончатся, уеду в город и – гора с плеч долой… И какого чёрта Судаков там засиделся?..“

Если бы Довбилов находился сейчас в вагоне у Сергея Адамовича, он мог бы услышать там такой разговор:

– Так, так, товарищ Судаков, значит, послали вас в Тигино в командировку для помощи колхозам. Обстановка сложная: кулак, проникший в колхоз, не перестаёт быть кулаком, вы это правильно понимаете. Отсюда надо правильно и действовать. Вы что, в окружкоме работаете, инструктор? – спросил Сергей Адамович.

– Нет… Я пока без должности, без службы. Готовлюсь, с запозданием, в вуз. – Судаков коротко рассказал, когда и за что он был уволен со службы.

– Куда, в какой вуз готовитесь?

– В строительный…

– Доброе дело, но до сентября ещё далеко. Нужно сейчас помочь местной ячейке и сельсовету выявить всех кулаков. Очистить от них этот колхозный куст.

– Понятно, Сергей Адамович.

– Неповторимое время!.. – снова сказал секретарь крайкома, подчеркивая значимость этих слов. – Незабываемое время. Вот когда надо в тонкостях изучать крестьянскую душу. Записывайте свои наблюдения, ведите дневник. Я буду очень благодарен, если вы такой объективный дневник потом пришлёте мне. Из докладных записок и донесений не всё можно узнать – там стараются пригладить, приутюжить официальным языком, боясь как бы себя не охаять и не вызвать у вышестоящих не то что раздражение, а хотя бы тень на лице!..

– Я дневник такой буду вести и вам пошлю. Только не обижайтесь, если там будет что и не так сказано.

– Пишите кратко наблюдения за жизнью деревни. Памятный год. Неповторимое время!..

Сергей Адамович достал из портфеля тетрадь в клеёнчатой мягкой обложке и собственноручно написал на первом листе: „Дневник товарища Судакова (в период коллективизации)“.

– Возьмите эту тетрадь и начинайте. И радостное, и горестное – всё сюда записывайте…

– Сергей Адамович, к вам на прием пришел из леспромхоза Цекур, – доложил Томилов.