Изабелла Баварская. Приключения Лидерика. Пипин Короткий. Карл Великий. Пьер де Жиак
Шрифт:
Герцог посмотрел на нее.
— Боже, как вы красивы! — продолжала Изабелла. — У вас такой цвет лица, что, признаться, я вам завидую. Господь Бог сперва хотел сделать вас женщиной, потом, верно, подумал, что тоща не найдется мужчины, который однажды сведет меня с ума.
— О Изабелла!
— Послушайте, герцог, — начала было королева, вынув из-под подушки медальон, — что вы скажете об этом портрете?
— Ваш портрет!.. — воскликнул герцог, выхватив медальон из ее рук и прижав его к своим губам. — Ваш обожаемый образ…
— Спрячьте его, кто-то идет!..
— О да, да, на груди моей, на сердце — навеки.
Дверь действительно отворилась, и вошла госпожа де Куси.
— Особа, которую желала видеть
— Дорогая госпожа де Куси, — обратилась к ней Изабелла. — Наш деверь, герцог Орлеанский, только что на коленях умолял нас не ехать в замок Крей: ему кажется, что для нас это небезопасно. Помнится, и вы высказывали такое же мнение, когда наш возлюбленный дядюшка, герцог Бургундский, сообщил вчера, что медик, приглашенный к королю вашим супругом, полагает, будто наше присутствие могло бы принести королю облегчение. Вы по-прежнему так думаете?
— По-прежнему, ваше величество, и таково мнение многих придворных.
— Ну что ж, тоща мне остается одно: не ехать. Прощайте, герцог, благодарим вас за ваши добрые к нам чувства, мы глубоко вам признательны за них.
Герцог поклонился и вышел.
— Там, верно, ждет настоятельница монастыря Святой Троицы? — продолжала Изабелла, обратившись к статс-даме.
— Она самая.
— Зовите же ее.
Настоятельница вошла, и госпожа де Куси оставила их вдвоем с королевой.
— Матушка, — начала Изабелла, — я хотела говорить с вами без свидетелей об одном очень важном предмете, который касается государственных дел.
— Со мною, ваше величество? — смиренно спросила настоятельница. — Могу ли я, удалившись от этого мира и посвятив себя Богу, вмешиваться в мирские дела?
— Вам известно, — продолжала королева, не отвечая на ее вопрос, — что после великолепного приема, устроенного мне у стен вашего монастыря во время моего въезда в Париж, я в благодарность передала вашей обители серебряный ковчежец, предназначенный для святой Марты, к которой, я знаю, вы испытываете особое благоговение?
— Я родом из Тараскона, ваше величество, и святую Марту у нас очень почитают. Так что я была весьма вам признательна за столь щедрый подарок.
— С тех пор, как вы знаете, в праздник Пасхи я всегда выбираю вашу обитель для молитвы, и, надеюсь, вы заметили, что королева Французская ни разу не проявила ни скупости, ни забывчивости.
— Мы тем более благодарны вам за такое к нам благоволение, что еще ничем не успели заслужить…
— Мы пользуемся расположением святого отца нашего, папы авиньонского, чтобы к обычным дарам присовокупить еще и духовные дары, и он, конечно, не отказал бы вам в индульгенциях, если бы мы попросили их у него для вашей общины…
Глаза настоятельницы заблестели:
— Ваше величество, вы великая и могущественная королева, и если бы наш монастырь мог чем-нибудь отблагодарить…
— Не монастырь, но, может быть, вы сами, матушка…
— Я, ваше величество?! Приказывайте, и если это в моих силах…
— О, это очень просто. Короля, как вам известно, сразила горячка. До сих пор, чтобы внушить ему страх, его окружали людьми, одетыми во все черное, и эти люди заставляли его подчиняться предписаниям врачей. Но возбужденное состояние, в которое приводит короля это постоянное насилие над ним, мешает лекарствам оказывать свое благотворное действие. И вот теперь решили попытаться уговорами достигнуть того, чего так и не удалось добиться силой. Быть может, если бы одна из ваших сестер, скажем, молодая и кроткая девушка, как ангел явилась бы королю среди окружающих его призраков, она показалась бы ему небесным видением, душа его немного успокоилась бы, и это могло бы вернуть рассудок его несчастной больной голове. И тут я вспомнила о вас, мне захотелось, чтобы высокая честь исцеления короля принадлежала вашей обители: оно, разумеется, будет приписано вашим молитвам, предстательству святой Марты, благочестию почтенной настоятельницы, которая достойно пасет непорочное стадо сестер монастыря Святой Троицы. Разве я ошиблась, полагая, что такая просьба будет для вас приятной?
— О, вы слишком добры, ваше величество! Отныне монастырь наш отмечен особым почетом. Вы знаете многих наших сестер: укажите же сами, какой из них вы предоставляете честь блюсти драгоценного больного, об исцелении которого молит вся Франция.
— Этот выбор я целиком поручаю вам: назовите любую для этой священной миссии. Голубицы, которых Господь поручил вашему попечению, все как одна прекрасны и непорочны. Назначьте наудачу, и да поможет вам Бог! Народ благословит ее, а королева осыплет своими милостями ее семейство.
Лицо аббатисы просияло от гордости.
— Я готова повиноваться, ваше величество, — сказала она, — и выбор мой уже сделан. Укажите только, как я должна теперь поступить.
— Поскорее везите эту девушку в замок Крей. Распоряжение о том, чтобы комната короля была для нее открыта, будет отдано. Остальное — в руке Божьей.
Аббатиса поклонилась и направилась к выходу.
— Кстати, — остановила ее королева, — забыла сказать: я велела доставить вам сегодня утром раку из чистого золота, в которой заключен кусочек Креста Господня. Она прислана мне венгерским королем, а он получил ее от Константинопольского императора. Рака эта, я надеюсь, привлечет на ваш монастырь благодать Божью, а в вашу сокровищницу — приношения верующих. Вы найдете ее в своей церкви.
Настоятельница поклонилась и снова вышла. Королева тотчас позвала своих служанок, велела подать одеться и, потребовав носилки, отправилась на улицу Барбет осмотреть приобретенный ею небольшой дворец, в котором намеревалась устроить для себя скромное жилище.
Как и говорила королева, король, постоянно находясь в окружении двенадцати человек, одетых во все черное, ничего не делал иначе, как по принуждению. Добыча мрачной меланхолии, он проводил свои дни в припадках бешенства или в вялом бездействии — смотря по тому, одолевала или отпускала его горячка. Во время приступов казалось, что его снедает адский огонь. В промежутках между ними он дрожал всем телом, словно нагим был выставлен на жестокий мороз; при этом он не обнаруживал никаких признаков памяти, здравого суждения, иных человеческих чувств, кроме чувства неизбывной тоски.
С первых же дней мэтр Гильом стал тщательнейшим образом изучать его болезнь. Он заметил, например, что любой шум повергает больного в озноб и потом еще долго беспокоит его — поэтому лекарь запретил звонить в колокола; заметил он и то, что цветы лилии по каким-то непонятным причинам приводят Карла в ярость — и с глаз его были убраны все эмблемы и гербы королевства; он отказывался пить и есть, встав, не желал ложиться, а если лежал, то ни за что не хотел вставать; лекарь распорядился, чтобы больному прислуживали люди в черных одеждах, вымазанные черной краской: они входили к нему внезапно, и тоща последние остатки бодрости покидали больного, так что он целиком оставался во власти животного инстинкта самосохранения. Прежде столь отважный и смелый, Карл трепетал, словно ребенок, был послушен, как кукла, тяжело дышал и не мог вымолвить ни слова, даже если хотел на что-то пожаловаться. Между тем от искусного доктора не ускользнуло, что польза от лекарств, которые больного заставляли принимать насильно, заметно уменьшалась, если вовсе не сводилась на нет вредом, приносимым этим насилием. Тогда он и решил заменить принуждение лаской. От успешного ли лечения или от упадка сил, но только король сделался гораздо спокойнее, и появилась надежда, что голос любимого существа пробудит в его сердце память, утраченную разумом, и что он с радостью встретит кроткое и милое лицо вместо отвратительных физиономий ненавистных ему надзирателей. Именно тоща