Изабелла Баварская. Приключения Лидерика. Пипин Короткий. Карл Великий. Пьер де Жиак

Дюма-отец Александр

— Что это? — вскричал герцог, бледнея. — Кто нанес вам эти раны?

— Его величество — он более безумен и дик, чем когда-либо! — воскликнула Изабелла. — Он хотел убить меня, как недавно хотел убить вас. О Карл, Карл! — продолжала она, повернувшись к королю и простирая к нему окровавленные руки. — Эта кровь падет на твою голову: проклятие тебе, проклятие!

ГЛАВА XII

К этому времени крестоносцы перешли Дунай и вступили в Турцию; они победоносно прошли по стране, города и укрепленные замки сдавались без боя, и не нашлось никого, кто оказал бы сопротивление мощной армии. Они пошли к Никополю и осадили его; одна за другой следовали жестокие атаки — город не знал передышки. Баязета и духу нище не было, и король Венгерский уже слал послание сеньорам Франции — графам Неверскому, д’Э, де Ла Маршу, де Суассону, сеньору де Куси, баронам и рыцарям Бургундии.

‘‘Высокочтимые сеньоры! — говорилось в них. — Благодарение Богу, удача сопутствовала нам и на этот раз,

ибо мы славно воевали, мы обратили в прах могущество Турции, последним оплотом которой стал этот город: я не сомневаюсь, что мы одолеем и его. По моему разумению, нам не следует продвигаться дальше в этом году; если на то будет ваша воля, мы свернем наши действия и удалимся в принадлежащее мне королевство Венгерское, которое располагает бессчетным количеством крепостей, укрепленных городов и замков и готово принять вас. Этой зимой мы употребим наши усилия для подготовки к грядущему лету; мы отпишем королю Французскому, в каком состоянии наши дела, и будущей весной он пошлет нам новые силы. Возможно, узнав, как далеко мы продвинулись в наших делах, он и сам пожелает принять в них участие, ибо, как вам известно, он молод, силен духом и любит ратный труд. Но будет он с нами или нет будущим летом — да ниспошлет нам Бог Свое благословение, — мы выгоним неверных из Армении, перейдем пролив Святого Георгия[16 - Дарданеллы.] и войдем в Сирию, с тем чтобы освободить порты Яффу и Бейрут, завоевать Иерусалим и всю святую землю. Если же суданец опередит нас, то быть бою”.

Эти планы будоражили отважных и воинственных французских рыцарей; они принимали их с восторгом и дни свои проводили в беззаботном веселье, что было проявлением не столько самоуверенности, сколько наивного, добродушного доверия, которое они питали к знати и военачальникам. Между тем все должно было произойти не так, как предполагалось.

Баязет затаился и, казалось, ничего не предпринимал, чем вводил рыцарей в заблуждение; на самом-то деле он все лето собирал армию. Она состояла из солдат разных стран, к нему шли даже из самых отдаленных районов Персии — он был щедр на посулы. И едва его армия обрела достаточную мощь, как он выступил в поход, пересек Дарданеллы, используя потайные пути; некоторое время провел в Андрианополе, чтобы сделать смотр своему войску; направился к осажденному городу и остановился от него в нескольких лье. Он отрядил одного из своих наиболее отважных и преданных воинов — Урну с-Бека — осмотреть местность и снестись, насколько это оказалось бы возможным, с Доган-Беком, правителем Никополя; но лазутчик вернулся ни с чем, ибо, по его словам, неисчислимое войско христиан охраняло все лазейки, через которые можно было бы проникнуть к осажденным. Баязет презрительно усмехнулся; с наступлением ночи он приказал, чтобы ему привели самого быстрого коня, вскочил на него и, легкий, бесшумный, промчался через уснувший лагерь противника, взлетел на вершину холма, возвышавшегося против Никополя, и крикнул оттуда громоподобным голосом:

— Доган-Бек!

Тот, кто по воле благосклонной на этот раз судьбы оказался на крепостном валу, узнал окликавший его голос и отозвался. Тогда суданец на турецком языке спросил Доган-Бека, в каком состоянии город, достаточно ли съестных припасов и фуража. Доган, пожелав Баязету долгой жизни и процветания, ответил так:

— Благодарение Магомету, двери и стены города надежны и хорошо защищены, солдаты, как видят твои священные глаза, бодрствуют днем и ночью, а продовольствия и фуража достаточно.

Узнав, таким образом, все, что ему было нужно, Баязет спустился с холма, тем более, что де Хелли, командовавший ночным патрулем, услышав вопрошавший голос, дал сигнал тревоги, а сам устремился к холму. Внезапно его взору предстал словно бы какой-то призрак, оседлавший коня; легкий, как ветер, он пролетел, едва касаясь земли. Де Хелли со своим отрядом бросился вдогонку, но хоть и слыл одним из лучших наездников, не только не догнал беглеца, но даже не увидел пыли, взметнувшейся из-под копыт царственного коня. Баязет в какой-нибудь час проскакал восемь лье и, ворвавшись в самую гущу своего воинства, издал клич, от которого проснулись люди и тревожно заржали лошади, — он хотел воспользоваться остатком ночи, чтобы как можно ближе подойти к армии христиан. Он тотчас же выступил в поход, а когда настал день, дал приказ к бою. Будучи человеком опытным, отдававшим должное мужеству крестоносцев, он бросил вперед восемь тысяч турок, примерно на расстоянии лье за ними в форме буквы “V” следовала остальная часть армии, сам же Баязет находился в глубине этого клина; двум флангам этой армии он приказал окружить неприятеля, как только авангард повернет вспять, обратившись в притворное бегство. Авангард и эти два крыла в общей сложности составляли около ста восьмидесяти тысяч человек.

Христианские воины в это время предавались всевозможным увеселениям, не подозревая, что на них движется армия, неисчислимая, как песок, все сметающая на своем пути, словно самум; их лагерь превратился в настоящий город, где одна другой спешили навстречу все приятности жизни. Парусина палаток простых рыцарей была заткана

золотом, все старались не отстать от новейших мод во Франции и даже выдумывали их сами, но от недостатка воображения вытаскивали на свет Божий старые. Завиток стремени увеличили так, что нога не могла свободно пройти в стремя; а некоторые додумались до того, что пристегнули стремя к колену золотой цепью. Такая неумеренность и расслабление духа приводили в изумление иноземцев; было непостижимо, что зги сеньоры, соединившие мечи ради защиты своей веры, сами давали неверным повод для презрения; что рыцари, столь отважные в бою, превратились в бездеятельных ничтожеств; что одни и те же люди могли носить и легкие одежды, и тяжелые доспехи.

Дело происходило 28 сентября — в канун праздника Михаила Архангела. В десять часов утра все французы знатного происхождения собрались в палатке графа Неверского — он давал большой обед. Было выпито много вин Венгрии и Архипелага. Молодежь, радостная, говорливая, строила прекрасные прожекты, расшивая золотом свое будущее. И только Жак де Хелли был удручен и сумрачен; над его молчаливостью смеялись; он не останавливал насмешников, давал излиться безрассудству молодости; но вот он поднял чело, потемневшее под солнцем Востока, и промолвил:

— Сеньоры, смеяться и веселиться хорошо. Но пока вы спали, я бодрствовал, и вы не видели и не слышали того, что видел и слышал я: этой ночью, когда я осматривал лагерь, мне вдруг явилось чудо небесное, я услышал человеческий голос, и в страхе подумал: земля и небо не предвещают нам ничего хорошего.

Рыцари веселились, зубоскалили по поводу отсутствия Молниеносного, некоторые уверяли даже, что неверный пес не осмелится напасть на христианских рыцарей.

— Король Базаак — неверный, все так, — отвечал де Хелли, — но этот первый среди неверных человек полон искренней преданности своей неправой вере, он следует заветам своего лжепророка столь же неукоснительно, сколь мало рвения в нас, что служат Богу истинному. В храбрости его не усомнится тот, кто видел его в бою, как я. Вы зовете его, не щадя горла, — ну что ж, он и придет, если уже не пришел.

— Мессир Жак, — сказал, поднимаясь со стула, граф Неверский; одной рукой он — то ли из дружеского расположения, то ли из боязни не устоять на ногах — опирался на плечо маршала де Бусико. — Вы уже немолоды — это ваша беда; вы невеселы — это порок, но вы хотите и нас заставить горевать, а это — преступление. Однако вы многоопытный и бесстрашный рыцарь, скажите нам, что вы видели и слышали, Я возглавляю священный поход и желаю услышать ваш доклад. — Затем, взяв свой стакан и обращаясь к виночерпию, граф сказал: — Налейте нам кипрского вина; коль уж это последнее, так пусть будет доброе. — И, подняв кубок, провозгласил: — Во славу Господа Бога и за здоровье короля Карла!

Все поднялись, осушили свои кубки и сели каждый на свое место. Один только Жак де Хелли остался стоять.

— Мы слушаем, — произнес граф Неверский, поставив локти на спинку стула и упершись подбородком в крепко сжатые кулаки.

— Сеньоры, как я уже сказал вам, я обходил дозором наш лагерь, как вдруг где-то на востоке услышал идущие с неба голоса, и это не были голоса людей. Обернувшись на крики,

Под этим именем значится в Хрониках Баязет. я увидел, так же, как и все мои люди, огромную звезду, на которую неслись пять маленьких; с той стороны, где разыгралась эта странная битва, и раздавались крики, а донесло их до наших ушей чудное дуновение, которое, достигнув границ лагеря, как бы растаяло, словно ему не было нужды проникать вглубь, ибо Бог, послав грозное предзнаменование, предназначал его лишь нам одним. Перед этой огромной звездой все время проходили какие-то тени, очертаниями похожие на вооруженных людей; тени все сгущались, пока совсем не погасили звезду, а вместе с ней потухли две маленькие — ее враги; другие три соединились, образовав треугольник, и эта символическая фигура сияла до утра. Мы шли, каждый во власти увиденного чуда, пытаясь найти ему хоть какую-то разгадку, и тут, когда мы подходили к лощине, отделявшей гору от стены города, мы услышали голос — на сей раз это был человеческий голос, — он доносился с холма и, пролетев над нашими головами, затихал в городе. Тотчас же ему отвечал другой голос, с крепостного вала. Некоторое время они переговаривались, а мы, вперив глаза в темноту, пытались разглядеть человека, говорившего на чужом наречии посреди нашего лагеря. Наконец мы заметили, как вдоль холма, будто облако, скользнула тень; мы бросились к ней и в нескольких шагах от себя разглядели вполне реального человека из плоти и крови. Солдаты, увидев на нем белые одежды, решили было, что это призрак в белом саване, но я-то узнал бурнус арабского всадника и кинулся в погоню. Вы, сеньоры, конечно, знаете моего коня Тадмора: он арабской породы, которая уступает только породе Аль Боралка. Так вот, в несколько прыжков лошадь незнакомца оторвалась от Тамдора и оставила его так далеко позади, как Тамдор оставил бы ваших коней. Поскольку такие лошади лишь у Баязета, то я утверждаю, что тот всадник — не кто иной, как один из его генералов, которому он одолжил это бесценное животное; а скорее всего, сеньоры, это был злой гений, антихрист, сам Базаак.