Изабелла Баварская
Шрифт:
Де Жиак направился полями: перед ним, на горизонте, простирались широкие равнины Шампани, и снег, начав падать крупными пушистыми хлопьями, устилал землю огромным покрывалом, придавая окружающему ландшафту суровый и дикий вид сибирских степей. Вдали не вырисовывалось ни единого холмика: равнина, сплошная равнина; лишь кое-где, словно призраки, закутанные в белый саван, раскачивались на ветру побелевшие тополя: ничто не нарушало безмолвия этих унылых пустынь; лошадь, ноги которой ступали по белому ковру, скакала широко и бесшумно, сам всадник сдерживал дыхание, ибо казалось, что среди этого всеобщего молчания все должно умолкнуть и замереть.
Немного
Внезапный приступ резкой боли, еще более жгучей и острой, заставил Катрин вскрикнуть: крик ее не вызвал даже эха и затерялся среди заснеженных просторов; только испуганная лошадь вздрогнула и вдвое быстрее побежала вперед.
— О, милостивый государь, мне очень дурно… — прошептала Катрин.
Де Жиак не отвечал.
— Дайте мне сойти с лошади, — умоляла она, — позвольте глотнуть немного снега, во рту у меня все пылает, грудь в огне…
Де Жиак упорно молчал.
— О, я молю вас, ради бога, помилосердствуйте, сжальтесь… Меня словно жгут раскаленным железом… Воды, воды…
Катрин корчилась в кожаных путах, которыми была привязана к всаднику; она пыталась соскользнуть на землю, но шарф удерживал ее. Она напоминала Ленору, скачущую с призраком; всадник был молчалив, как Вильгельм, а Ральф бежал подобно фантастической лошади Бюргера.
Потеряв надежду спуститься на землю, Катрин обратила мольбу свою к богу.
— Смилуйся надо мною, господи, пощади меня, — шептала она, — такие мучения испытывает только человек, отравленный ядом…
При этих словах де Жиак разразился смехом. Этот странный, дьявольский смех повторило эхо: оно ответило ему громовым хохотом, огласившим безжизненную равнину. Лошадь заржала, грива ее от страха так и вздыбилась.
Тут молодая женщина поняла, что она погибла, что пришел ее последний час и ничто уже его не отвратит. Она принялась громко молиться богу, то и дело прерывая молитву криками, исторгаемыми болью.
Де Жиак оставался нем. Однако вскоре он заметил, что голос Катрин слабеет; он почувствовал, что сплетенное с ним ее тело, которое он столько раз покрывал поцелуями, корчится в предсмертных судорогах, и даже мог эти судороги сосчитать. Но мало-помалу голос ее затих, превратившись в сплошной сиплый хрип, судороги сменились едва заметной дрожью. Наконец тело Катрин выпрямилось, из уст вырвался предсмертный вздох: это было последнее усилие жизни, последний возглас души — к де Жиаку был привязан труп.
Три четверти часа еще он продолжал свой путь, не произнося ни слова, не оборачиваясь, не оглядываясь назад. Наконец он оказался на берегу Сены, чуть ниже того места, где впадающая в нее Об делает саму реку глубже, а течение стремительнее. Де Жиак остановил Ральфа, отстегнул пряжку пояса, которым была привязана к нему Катрин, и тело ее, удерживаемое теперь только шарфом, прикрепленным к седлу, свалилось на круп лошади.
Тогда де Жиак соскочил на землю; Ральф, весь в поту и в пене, рванулся было в воду, но хозяин, остановил его, схватив левой рукой под уздцы. Затем он нащупал на шее лошади артерию и, взяв в правую руку кинжал, перерезал ее. Хлынула кровь. Ральф поднялся на дыбы, жалобно заржал и, вырвавшись из рук своего господина, устремился в реку, увлекая с собою труп Катрин.
Де Жиак, стоя на берегу, смотрел, как лошадь борется с течением, которое она вполне могла бы одолеть, если бы не рана, лишившая ее сил. Проплыв почти до середины реки, Ральф стал заметно слабеть и задыхаться; он пытался повернуть назад, но круп его уже исчез под водой: издали едва виднелось белое платье Катрин. Но вот лошадь завертело, как вихрем, передними ногами она стала яростно бить по воде, в конце концов в воду медленно погрузилась ее шея, потом исчезла и голова, захлестнутая волной; на мгновение она вынырнула и погрузилась снова: на поверхности показались воздушные пузыри и тут же лопнули. Этим все и кончилось, и река, мгновенно успокоившись, продолжала свое тихое, спокойное течение.
— Бедный Ральф! — сказал сир де Жиак со вздохом.
ГЛАВА XXVIII
На другой день после смерти герцога Бургундского отряд его, размещенный накануне в крепости Монтеро, сдал крепость дофину с условием, что воинам будет сохранена жизнь и имущество их останется неприкосновенным. Во главе отряда стояли рыцари Жувель и Монтегю.
В тот же день дофин собрал большой совет, на котором были составлены послания городам Парижу, Шалону, Реймсу и другим. Дофин объяснял в них свое поведение, чтобы его не обвинили в том, что он нарушил мир и не сдержал своего королевского слова. Покончив с делами, он удалился в Бурж вместе со своими пленниками, оставив комендантом города Монтеро мессира Пьера де Гитри.
Когда в Париже узнали о рассказанном нами событии, оно было воспринято там с чувством глубокой скорби. Юный граф де Сен-Поль, парижский наместник короля, тотчас созвал канцлера Франции, парижского прево, предводителя купечества, всех советников и офицеров короля, а вместе с ними многих дворян и горожан. Он объявил им об убийстве герцога Бургундского и взял с них клятву не вступать ни в какие соглашения с изменниками и убийцами, а также разоблачать и предавать суду всех тех, кто вздумал бы помогать сторонникам дофина.
Об убийстве в Монтеро Филипп де Шароле, единственный сын герцога Бургундского, узнал в Генте. Он со слезами бросился в объятия супруги.
— Мишель, Мишель, — сказал он ей, — ваш брат дофин приказал убить моего отца…
Нежданная весть очень опечалила и взволновала бедную принцессу, ибо она опасалась, как бы это не повлияло на любовь к ней со стороны мужа.
Когда горе графа де Шароле немного утихло, он торжественно принял титул герцога Бургундского, обсудил на созванном им совете, как следует поступить с жителями Гента, Брюгге и Ипра, и вступил во владение графством Фландрия. Потом он спешно отправился в город Малин, где совещался со своим кузеном, герцогом Брабантским, своим дядей, Жаном Баварским, и с теткой, графиней де Эно. Все трое были того мнения, что необходимо сразу же заключить союз с английским королем Генрихом, для чего епископ Аррасский, мессир Атис де Бриме, и мессир Ролан де Геклекерк были посланы в Руан, где английский король принял их весьма любезно.