Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1
Шрифт:
— И наши беседы всегда имели поучительный характер, — смеялась Изабелла, — расскажите-ка мне, дон Олоцага, как поживает прелестная донна, которая когда-то играла со мной. Я говорю о донне Евгении, — королева старалась припомнить имя.
— Монтихо, — подсказал поклонившись министр, — если не ошибаюсь, донна находится в настоящую минуту в Париже с ее матерью, графиней Теба.
— Я так и думала, что вы должны были знать об этом, дон Олоцага, — о, не прикидывайтесь удивленным! Я, конечно, очень ценю ваше искусство скрывать свои чувства, но в настоящем случае я заметила ваше участие к этой донне, и часто им любовалась! —
— Во всяком случае это было уже так давно, ваше величество, что некоторые обстоятельства могли совсем ускользнуть из памяти среди стольких изменений в моей жизни, а потому и прошу, ваше величество, извинить меня. Но что я очень ясно сохранил в памяти, так это, ваше величество, наши разговоры о религии.
— Я тоже их не забыла и должна сознаться, что они имели для меня большое значение! — задумчиво сказала королева.
— Я с прискорбием сомневаюсь в этом, ваше величество, именно потому-то и явился я сюда.
— Что это значит, дон Олоцага? Я, кажется, отвыкла понимать без объяснений связь между вашими мыслями.
— Прошу извинить меня, если я говорил непонятно, ваше величество, и простить, если я буду говорить прямо, без обиняков. Говорят, что королева находится под влиянием отцов-инквизиторов!
Изабелла приподнялась с явным удивлением и неудовольствием. В ту же минуту встал и Олоцага и приблизился к королеве на несколько шагов.
— В этом ищут предлога, чтобы иметь право осуждать действия вашего величества. Я считал святейшей своей обязанностью немедленно предупредить ваше величество.
— Я горжусь своим благочестием и извиняю ваши слова только в память того, что вы вложили в мое сердце семя благочестия. Да, дон Олоцага, не пугайтесь, если меня упрекают, то вы тому причиной!
— Ваше величество, я набожный человек, но не лицемерный ханжа!
Олоцага произнес эти слова громче и решительнее, чем говорил обыкновенно.
— Кто решается произносить приговор над благочестивыми отцами Санта Мадре? — спросила королева, которая была, видимо, оскорблена.
— Они завлекают ваше величество в свои руки, чтобы завладеть властью, перед которой они преклоняются и к достижению которой направлен весь запас их благочестия. Дозвольте мне повторить с гордостью, ваше величество: я набожен, но презираю лицемеров!
— И эти отцы Санта Мадре, исповедники и советники моего дома…
— Тоже ханжи, ваше величество! — сказал Олоцага в волнении.
— Вы были однажды моим наставником, дон Олоцага, а потому буду считать не произнесенным то, чего никто не слыхал, исключая меня, — прошептала королева, понизив голос и устремив на него строгий взгляд, — я предупреждаю вас, господин министр, не повторять этих слов, потому что я уважаю отцов церкви!
— Четверо из ваших приближенных поклялись предупреждать вас обо всем, что может омрачить славу вашего величества, — продолжал Олоцага; Изабелла внимательно прислушивалась, — я имею честь принадлежать к числу их, а потому считаю своей обязанностью высказать королеве то, что она выслушивает так неблагосклонно. Служить Богу величайшее счастье, отцы же инквизиции употребляют вашу веру и вас самих как средство для достижения своих целей.
— Когда гранды, к которым вы принадлежите, защищали с мечом в руках престол и нашу страну, я всегда изъявляла им свое благоволение, вмешиваться же в
— Ваше величество оказало мне честь, назвав меня своим наставником! — проговорил Олоцага, подходя ближе к королеве и склоняясь перед ней. — «Вернитесь ко мне, иначе я погибла!» — прошептал он, следя за выражением ее лица.
При этих словах Изабелла изменилась в лице, она не умела настолько владеть собой, чтобы не выдать своей тайны. Она отшатнулась назад и испуганно устремила взгляд на склонившегося министра. Слова, которые прошептал он, были написаны в записке, вложенной Изабеллою в букет из алых и белых роз, который она бросила во время прогулки в гондолу Франциско Серрано.
Олоцага выпрямился — теперь он знал достаточно.
— Я сообщу вам мое решение, господин министр! — с трудом проговорила, наконец, королева, гордым и холодным поклоном отпустив Олоцагу.
Когда он, раскланявшись по всем правилам этикета, вышел из кабинета, Изабелла, бледная от волнения, порывистым движением вскочила с кресла. Кто осмелился это сделать? Она жаждала объяснений, она должна была знать, каким образом Олоцага овладел этими словами, из чего он заключил, что она их написала; обидчик дорого заплатит за нанесенное им оскорбление.
Раздраженная королева сжимала свои маленькие, мягкие ручки.
— Если Франциско так злоупотребил моим доверием, — шептала она, — если он не удовольствовался ответить хотя бы ледяной холодностью, тогда, о, тогда, я думаю, что я в состоянии буду вечно ненавидеть его!
Поспешно вернувшись во внутренние покои, королева приказала позвать к себе интенданта. Она поручила ему устроить в самом непродолжительном времени вечер в театральной зале, и разослать приглашения донам Приму, Топете и министру Олоцаге.
— Назначьте на четвертое декабря, господин интендант, — прибавила она, подумав немного, — я уж позабочусь, чтобы в этот день высших сановников двора не задержали государственные дела, так как я считаю этот прием в высшей степени важным.
Интендант не смел возражать, но когда лейб-медик задумчиво покачал головой и хотел обратить внимание на состояние здоровья королевы, она остановила его, произнося с такой решительностью, к какой вообще не привыкли ее окружающие:
— Я так хочу!
Интендант ревностно и поспешно принялся за приготовления, так что вечером четвертого декабря 1851 года блестящее общество собралось в театральной зале дворца. Все втайне удивлялись этому вечеру, так как известно было, что через несколько недель королева ожидала рождения ребенка. Некоторые же предполагали, что этот прием имел какую-нибудь тайную причину — к числу последних принадлежал дон Олоцага, который еще не сообщил своим друзьям своего знаменательного разговора с королевой.
Прим, Серрано и Топете явились по приглашению в толпе многочисленных гостей, украшенных всевозможными орденами и лентами. В ожидании королевы все стояли полукругом.
Герцог Рианцарес с королем вошли в залу и, дойдя до балюстрады, остановились, разговаривая между собой.
Появление интенданта и звуки народного гимна возвестили приближение королевы.
Изабелла вошла в залу в сопровождении матери. Король встретил их и, церемонно раскланявшись, подвел к приготовленным креслам.
На обеих королевах были тяжелые атласные платья, а на плечах широкие накидки: обеих королев постигла одинаковая участь.