Изберу себе казнь

Моргун Леонид Иванович

Она снова взялась за поднос.

– Побудь со мною, – взмолился он. – Хоть недолго.

– Но ведь не сейчас же… Мне необходимо убрать, и потом…

– Да, да потом, – с жаром согласился он, – все это будет потом… А сейчас – дай мне немного тепла, поделись со мной своей душевной чистотой, добротой, нежностью… мне всю жизнь так этого не хватало…

Он обнял ее и почувствовал, как напряглось ее тело и вновь расслабилось, ощутив его поцелуи. Он ощутил, как участилось ее дыхание, как заколыхалась упругая грудь, как пальцы ее с крохотными острыми ноготочками быстро и деловито расстегнули его рубашку и брюки.

* * *

Это

было дьявольски забавно и даже слегка противно – заниматься любовью с профессионалкой, которая поначалу строила из себя скромницу и пуританку. Вдруг она начала плакать и уверять, что у нее есть любимый муж, который ей этого не простит. Затем уверяла, что он ее второй мужчина и после этого ей будет стыдно смотреть в глаза ребенку. И даже ощутив в своем заботливо подбритом лоне (не иначе, она предпочитает круто вырезанные спереди купальники, подумал Максим) трепещущую и напряженную мужскую плоть, она не переставала обливаться слезами и молить, чтобы он был с нею поделикатнее. И лишь когда он прижал ее колени к груди и подверг изощреннейшей сладостной пытке, которую подсмотрел у папуасов, то расширяя ее плоть, то защипывая пальцами, то подчеркнуто щедро лаская ее, то покрывая нагое тело укусами и щипками, она наконец впала в неистовство и они сплелись в клубок, как два дерущихся леопарда и с победными или отчаянными криками подбадривали и возбуждали друг друга, как будто знаменуя этим победу над давним, коварным и опытным врагом.

Позже, когда он в довольном изнеможении отвалился на перевернутую постель, она выбралась из скрученных в узел одеял и простынь и, с другом добравшись до столика, отпила «бурбон» прямо из горлышка.

– Сколько сейчас времени? – глухо спросила она.

– Полпятого утра, – безмятежно ответил он.

– Бог ты мой… и все это время мы… – она пошатнулась и с суеверным ужасом поглядела на него. – Послушай, милый, я вот что тебе скажу: такие парни, как ты, не доживают до седых волос. Тебя обязательно убьют, и наверняка какая-нибудь взбалмошная баба… Эх, и до чего бы я хотела быть на ее месте! – мечтательно вздохнула она, закуривая.

Он усмехнулся. Не стоило сейчас ей объяснять, да она бы и не поняла и сотой доли того, что хотелось ему сейчас сказать. А ему хотелось, кто бы знал, как хотелось ему выговориться за долгие два с лишним десятилетия молчания. Он рассказал бы этой маленькой женщине с детски чистым и наивным взглядом о том, что давно уже не властен над собой; что «Щит Пророка» тащит его из боя в бой, из одной войны в другую как кутенка на поводке; что всеми своими победами над женщинами да и не только он обязан этому крохотному диску или тому невероятному нечто, что порою виделось ему в чистом небе, когда он порой поднимал глаза. Что это было такое – он не представлял. Он рассказал бы ей, что сжился, сроднился с этой полированной монеткой, и ненавидит теперь «Щит» смертельной ненавистью, хотя и прекрасно сознавал, что именно ему обязан тем, что все же выжил, в каких бы переделках, опасных, а порою просто безнадежных, не доводилось ему побывать за свою бурную жизнь.

Глава вторая

Утром в самолете Валерьяныч встретил его легким ворчанием.

– Однако, милостивый государь, вы и спите, чистый барин, – сказал он с добродушной укоризной.

– Простите, – сказал Максим смущенно. – Я, наверное, перебрал вашего виски, и…

– Пустое! –

рассмеялся Валерьяныч. – Виски кажется было недурное?

– Первоклассное.

– А девочка? – игриво спросил Валерьяныч.

– Не понимаю, о чем вы?

– Ты хочешь сказать, что провел ночь в гордом одиночестве?

– Простите, но я не привык обсуждать подобные темы, – жестко сказал Максим.

– Ах, какие мы гордые! – изумился Валерьяныч. – Я вытаскиваю его из дерьма, даю высокооплачиваемую работу, корплю и пою его, подсовываю ему самую лучшую из наших девочек, которую мы держим только для самых дорогих гостей, ибо она умеет представить все дело так, что ее приходится добиваться, и он же еще кусает руку, кормящую его! Вот она, людская благодарность.

– Простите… – сказал Максим и поскольку Валерьяныч выжидающе смотрел на него, добавил, – шеф…

– Так-то, – удовлетворенно сказал Валерьяныч. – И не строй из себя персону. Если вчера я носился с тобой как курочка с золотым яичком, то это только потому, что у нашей кампании такой стиль работы. Если мы выкачиваем из человека деньги, то он должен за это получить хотя бы определенное моральное удовлетворение.

– Последняя ночь преступника перед казнью? – спросил Максим.

Валерьяныч поморщился.

– Оставим античную философию и прочие высокие материи, мы сейчас покидаем прекрасный мир. Мир выпивки, вкусной еды, женщин и всего, что только могут дать деньги. Нам хочется, чтобы ты хорошо запомнил этот мир и старался бы вернуться в него. Если ты будешь мечтать о возвращении, ты будешь хорошо заниматься, а значит научишься хорошо драться, и не дашь убить себя в первом же бою, а значит кампания выкачает из тебя больше денег. Так что благотворительность тут вовсе ни при чем. Ты понимаешь меня?

– Да, шеф.

– Поэтому занимайся. Хорошенько занимайся. Не печалься, когда тебя будут наказывать, самым худшим наказанием будет, если тебя отстранят от занятий, Понял?

– Да.

– Молодец. Мы, кажется, уже прилетели.

К самолету подъехал неказистый джип. Валерьяныч уселся на переднее сиденье и кивком указал на заднее.

Машина долго петляла по горным дорогам, пока не уткнулась в ворота в длинной бетонной стене, на которой старинной вязью было выведено «Спортивная база цирковых аттракционов». И немного ниже «Частное владение. Вход воспрещен».

К машине подошли двое парней с дубинками. Увидев Валерьяныч, они посторонились. Ворота сдвинулись, и машина въехала во двор.

Лагерь расположился на сухом выжженном солнцем каменистом плато. Оно представляло собой почти правильный круг, диаметром около двух километров. Внутри были разбросаны одноэтажные строения с зеркальными крышами для сбора солнечной энергии, и кругом ни деревца, ни кустика. Мимо них пробежала группа молодых людей. Двигались они в полном изнеможении. На лицах их лежала плотная маска пыли, изредка пробиваемая дорожками пота.

Максим и Валерьяныч прошли в небольшой двухэтажный особнячок у ворот, поднялись на второй этаж и вошли в комнату, наполненную благодатной кондиционированной атмосферой. Там в кресле, задрав ноги на стол, сидел человек и читал журнал. Увидев их, он отложил журнал в сторону и оказался мужчиной лет сорока с небольшим, с подтянутой спортивной, но слегка уже начавшей полнеть фигурой.

– Привет, – сказал он и кивнул на кресла.

Они сели.

– Этот парень, – сказал Валерьяныч, – будет заниматься у тебя, Боб.