Избрание сочинения в трех томах. Том второй

Кочетов Всеволод Анисимович

Антон хотел что–то возразить, но только усмехнулся и смолчал.

— Да, да, ты со мной про Алексея не спорь. «Сам накуролесил!» — продолжала Наталья Васильевна. — «Сам!» Я-то знаю, мне можешь верить, как себе. Отбил невесту у Алешки этот дядя. Ничего удивительного: мужчина бывалый, опытный, трудно ли такому молодцу задурить девчонкину голову?

В «голубятне» зазвонил телефон. Наталья Васильевна сняла трубку с крючка аппарата.

— Тебя, — сказала она. — Директор ищет.

Антон вошел в кабину элеватора и помчался вниз. Рассказанное теткой не выходило у него из головы. «Молодец Алешка, — думал он о брате. — Такая беда у парня, а держится. Другой бы крылья опустил». Помочь Антон никому ничем не мог — ни брату, ни тетке, —

в этих делах помощи со стороны нет; будут ли они счастливы или несчастливы, зависит только от них самих. Антону оставалось одно: жалеть неустроенных в личной жизни. Он жалел, а сам думал: у него–то все иначе…

Когда Антон вошел в кабинет директора, все места там на диванах, в креслах, на стульях были заняты. Он увидел главного инженера, главного конструктора, главного технолога, начальников цехов, сменных инженеров, мастеров, Зину Иванову, которая была среди них единственной женщиной. Главный конструктор Корней Павлович потеснился на диване, Антон сел рядом с ним.

— Антон Ильич, — сказал Иван Степанович, — полагаю, что и вам будет интересно послушать нашего товарища. Он ездил на юг и вот вернулся, хочет доложить о результатах поездки. Ваше слово, товарищ Скобелев… Все, кажется, собрались…

Скобелев, загорелый, в светлом костюме, в белой шелковой рубашке с расстегнутым воротом, выглядел так, будто он два месяца провел не в командировке, а на курорте, где–нибудь в Сочи или в Гаграх. Он откинулся поудобней в кресле, заложил ногу за ногу и перелистнул несколько страниц толстой тетради в черном коленкоре.

— Значит, так… Предупреждаю: ничего особо нового вы, товарищи, от меня не услышите. Применение электросварки у нас на заводе и на других заводах различно только в масштабах и в организации дела. Мы варим палубные настилы, часть набора, палубные надстройки, мачты, переборки. Они варят весь набор и обшивку корпуса судов. И то не везде и не всех тоннажей. Полагаю, мы одними из первых беремся за цельносварные конструкции кораблей крупного тоннажа, какой определен профилем нашего завода.

— Почему же одними из первых? Это не точно, — перебил Скобелева Антон и на память привел названия нескольких океанских кораблей, построенных на советских заводах целиком с помощью сварки.

— Да? Возможно, — ответил Скобелев и вновь углубился в свои записи. — Во всяком случае, впереди у нас большие трудности. Возьмем потолочные швы. Таких автоматических аппаратов, которые ходили бы по потолку, в природе еще нет. Способностью ходить по потолку обладают пока только насекомые, да и то не все. Антон Ильич Журбин меня, наверно, перебьет и скажет, что существуют кондукторы и что на них секцию, поставленную под сварку, можно вертеть в любых направлениях и потолок делать полом. Но как, Антон Ильич, быть, когда мы перенесем готовые секции на стапель, где вертеть их уже нельзя?

— Шланговые полуавтоматы, — сказал Антон.

— Ага! Вот о них–то я и поговорю подробней, о шланговых полуавтоматах. Они, в известной степени, новинка.

— А мы эту новинку освоили довольно успешно еще полгода назад, — заметил главный технолог.

— Тем лучше. — Скобелев держался с достоинством. Ничего иного ему и не оставалось. В командировку он уезжал под свежим впечатлением от разговора с Жуковым, преисполненный самых благих намерений собрать все, какие только есть в стране, кораблестроительные новшества, уже вошедшие или входящие в практику других родственных предприятий. Он искренне к этому стремился, хотя бы только потому, чтобы показать людям, недовольным его работой, что они в нем ошибаются, что он вовсе не такой, каким они его считают. Но, приехав на Черное море в нестерпимую летнюю жарищу, в пору фруктов и курортников, он сбился с пути, определенного ему командировочным удостоверением, его увлекла беспечная пляжная жизнь, пароходные экскурсии на побережье Крыма и Кавказа; заводы были позабыты.

Так прошли полтора месяца. Скобелев обеднял, распродал

свои галстуки, рубашки, именуемые на галантерейном языке бобочками, зеленую велюровую шляпу, португальские подтяжки, добрался до золотых часов, которые достались ему в наследство от отца. Все ресурсы были исчерпаны, и тогда он бросился на один завод, на другой, промчался по ним метеором; проезжая через Москву, забежал в министерство, посидел в технической библиотеке, на какой–то выставке попросил, чтобы ему продемонстрировали работу сварочных аппаратов, вооружился там же брошюрками и по дороге на Ладу, в вагоне, сочинил доклад. Он понимал, что докладец его жидкий, уязвимый со всех сторон, и чем яснее это понимал, тем становился самоуверенней и невозмутимей. Двум смертям, дескать, не бывать, а одной не миновать. Но изо всех сил старался избегнуть и одной смерти. Защищался.

О похождениях Скобелева никто, конечно, не знал, никто не подозревал его в недобросовестности, всем казалось: напрасно, мол, в такую ответственную командировку послали такого некомпетентного человека.

Инженеры и мастера переглядывались, вертели в руках карандаши и автоматические ручки, их блокноты и записные книжки были давно закрыты.

— Н-да… — сказал вдруг Корней — Павлович и зевнул. Заядлый рыболов, он так же однажды сбился с пути, определенного ему, правда, не командировочным удостоверением, а санаторной путевкой. Корней Павлович пересел в Жданове с поезда на пароход, чтобы Азовским морем переплыть в Керчь, а затем машиной махнуть через крымские степи в Ялту. Но ни в Керчи, ни в крымских степях Корнея Павловича не увидели, Взошел человек на пароход, да и сгинул посреди мелководных азовских зыбей.

Чуть ли не все деньги, какие он оставил семье на месяц жизни, жена истратила на телеграммы. Она телеграфировала всюду — вплоть до уголовных розысков Симферополя и Ялты. Неизвестность длилась до тех пор, пока беглый супруг не соблаговолил сам открыть свое местопребывание. А пребывал он под косыми, дочерна просмоленными парусами рыбачьих байд и каюков в колхозе на Ахтарийском побережье. Сошел с парохода во время стоянки, увидел в садках двадцатипудовых белуг, у которых, как в районной газете было написано, «одной паюсной икры килограммов пятьдесят», и позабыл о Ялте, санатории, путевке и даже о семье.

Зевок Корнея Павловича как бы послужил знаком Скобелеву. Он закончил доклад.

— У кого есть вопросы? Кто хочет высказаться? — спросил Иван Степанович.

— Какие же вопросы? — ответил за всех Корней Павлович. — А высказываться?.. Собственно говоря, высказываться не о чем. Всё, что мы здесь выслушали сейчас, можно найти в любой памятке электросварщика.

Иван Степанович хмуро согласился:

— Ошиблись, товарищи, ошиблись мы. Не специалист в этом деле Евсей Константинович. Ну а что было делать? Одному предлагаю ехать, другому… Отнекиваются, отказываются: работы по горло, не справляюсь, и так далее. Товарищ Скобелев, надо отдать ему должное, не крутился и не вертелся, поехал с большим желанием. И не он в конце–то концов виноват, если не так, как надо, вышло. Мы с вами виноваты. И я лично. Полиберальничал.

— Стыдно, Евсей Константинович! — сказала Зина, спускаясь вниз за Скобелевым по лестнице. — За вас стыдно!

— Не специалист, — уныло ответил Скобелев словами директора. Ему тоже было нестерпимо стыдно. Пусть бы лучше его изругали, он бы сумел тогда ответить. А то переглянулись с какой–то обидной жалостью…

Скобелев разошелся с Зиной под липами и побрел по заводу. И от того, что он видел вокруг себя, у него становилось еще хуже на душе. Каменщики в холщовых, испачканных известью фартуках, мускулистые арматурщики, коренастая курносая девчушка возле бетономешалки на помосте, шофер самосвала, выглядывающий из кабинки, — все они захвачены делом, все они издалека, может быть из–под Владимира, из–под Вязьмы, из Кирова приехали на Ладу перестраивать завод кораблей, которых ждет страна. А он… что сделал он?