Избранная лирика
Шрифт:
За мной вода заравнивала след.
Мне подсказала дата в партбилете: тогда мне было девятнадцать лет.
На город шёл Колчак; у мыловарни
чернел окоп; в грязи была сирень; а я сиял: я стал партийным парнем
в осенний тот благословенный день.
* * *
Наверно, и вы бы приметили сразу
её, сероглазую.
Вокруг бело
от первой разыгравшейся вьюги.
Сугробы на тротуар намело...
Она раскраснелась,
озябли
Скользят и вязнут в снегу каблуки, но всё торопится кому-то навстречу.
Снежинки легки,
засыпали в шубке нейлоновой плечи.
А вьюга поёт на все голоса,
сечёт лицо все резче и резче,
но кто-то в серые глянет глаза,
сквозь вьюгу шагнув навстречу.
Касаясь распахнутых глаз,
снежинки порхнут по ресницам,
и серые глаза
не раз
кому-то потом
будут сниться.
* * *
Ой, вьюга, ой, вьюга какая!
Клубится, пылит, под ногами метёт.
И женщина в ботиках, еле шагая,
с разъезда в рабочий посёлок идёт.
Под шубкой, под ситцевой кофточкой стужа
уже подбирается к самой груди.
Снег вьётся жгутами, воронками кружит, —
и женщине трудно дорогу найти.
Но пусть перезябнет она не на шутку, пусть брякнет не скоро дверное кольцо, лишь было б кому отряхнуть её шубку, замёрзшее целовать лицо.
Прощание с зимой
Деревья в снегу и в снегу дома.
Недели идут за неделями.
Мне грустно прощаться с тобою, зима: с морозами и метелями.
Стояла, до ряби в глазах бела,
явив красоту свою пышную,
и в той красоте
не один замела
след жизни, как тропку лыжную.
Быть может, и я навсегда с такой
прощаюсь под звёздами белыми.
Я снег твой до хруста сжимаю рукой, не знаю, зачем это делаю.
* * *
На жизнь свою я не хочу пенять,
готов любую непогоду встретить.
В делах подённых пронизал меня
свет подступающих тысячелетий.
Мне годы наши всех других родней, они — судьба моя и вдохновенье,
и всё ж грущу, что я цепями дней
прикован к дате своего рожденья.
Потомкам
Вас нет ещё: вы — воздух, глина, свет; о вас, далёких, лишь гадать могли мы, —
но перед вами нам держать ответ.
Потомки, вы от нас неотделимы.
Был труден бой. Казались нам не раз
незащищёнными столетий дали.
Когда враги гранатой били в нас, то и до вас осколки долетали.
* * *
Уже приметен радостный
и отступает хмурость избяная.
Изменятся и наши Щипачи.
А впрочем, этого не знаю.
Решают это планы, а не стих.
Я землякам заглядываю в лица.
Сдаётся мне, тут не домам расти —
хлебам под солнцем золотиться.
Не перед окнами Полднёвке течь —
в хлебах теряться. Где когда-то наша
изба стояла, где топилась печь,
всё трактора, сдаётся мне, распашут.
Что ж, и такое надо принимать,
к судьбе деревни сердцем прикасаясь, хоть грустно всё ж: ведь тут когда-то мать
девчонкой бегала босая.
Могила матери
Ни креста, ни камня даже
на могиле этой нет,
и никто мне не укажет
никаких её примет.
Бугорок, с другими смежный,
был на ней, но в долгий срок
много вод умчалось вешних —
и сровнялся бугорок.
Только гнёт травинки ветер,
только... сжало грудь тоской:
словно не было на свете
русской женщины такой;
словно в муках не рожала
шестерых детей она,
не косила и не жала,
сыновей не провожала,
не тужила у окна.
Мне совсем бы стало горько,
если б край, что нет родней,
каждой тропкой, каждой горкой
память не будил о ней.
На озёрках, на елани,
за логами у леска
кто не видел с самой рани
тёмного её платка!
С ребятишками по-вдовьи
в поле маялась она —
Щипачёва Парасковья, —
на полоске дотемна
ставила, не зная лени,
за суслонами суслон...
Взять упасть бы на колени,
той земле отдать поклон.
Пусть к заброшенной могиле
затерялся в мире след, —
знаю, мать похоронили
в той земле, что легче нет,
в той земле, в родной державе,
где звучит мой скромный стих,
где теперь высок и славен
труд ушедших и живых.
И когда свистят метели,
снова думаю одно:
и над ней они летели
и в моё стучат окно.
Первые шаги
Тут нужного и не подыщешь слова.
Склонилась мать, от радости светла: впервые сын её белоголовый
прошёл один от стула до стола.
Он вырастет, подымет два крыла,
но трасса кругосветного полёта,
быть может, легче будет для пилота, чем этот путь — от стула до стола.
В степи
Едет парень верхом. Взъерошил
ветер волосы. Туча близка.