Избранная
Шрифт:
— Пошли вон с ринга. — Эрик смотрит на Ала. — Все, кроме тебя.
Я роняю кинжал, и он со стуком падает на пыльный пол. Я иду к стене следом за другими неофитами, и они переступают передо мной с ноги на ногу, стараясь разглядеть то, от чего у меня сводит живот: поединок Ала и ярости Эрика.
— Встань перед мишенью, — приказывает Эрик.
Большие руки Ала дрожат. Он возвращается к мишени.
— Эй, Четыре, — оглядывается Эрик. — Не поможешь?
Четыре почесывает бровь кончиком ножа и подходит к Эрику. У него темные круги под глазами и напряженно
— Будешь стоять там, пока он кидает ножи, — сообщает Эрик Алу. — Это научит тебя не отступать.
— Это правда необходимо? — спрашивает Четыре.
У него скучающий голос, но не вид. Его лицо и тело напряжены, насторожены.
Я сжимаю руки в кулаки. Неважно, сколь небрежен тон Четыре, сам вопрос — это вызов. А Четыре редко бросает Эрику прямой вызов.
Сначала Эрик смотрит на Четыре молча. Четыре смотрит на Эрика. Проходят мгновения, и мои ногти впиваются в ладони.
— Забыл, кто здесь главный? — спрашивает Эрик так тихо, что я с трудом разбираю слова. — И здесь, и везде.
Лицо Четыре краснеет, но не меняет выражения. Он крепче сжимает ножи, и костяшки его пальцев белеют, когда он поворачивается к Алу.
Я перевожу взгляд с широко распахнутых темных глаз Ала на его дрожащие руки, а затем на выпяченную челюсть Четыре. Злость закипает у меня в груди и вылетает вместе со словами:
— Прекратите!
Четыре вертит нож в руке, его пальцы любовно гладят лезвие. Он бросает на меня тяжелый взгляд, едва не обратив меня в камень. Я знаю почему. Глупо было заговаривать в присутствии Эрика. Глупо было вообще заговаривать.
— Любой идиот может стоять перед мишенью, — продолжаю я. — Это ничего не докажет, кроме того, что вы нас запугиваете. Что, насколько я помню, признак трусости.
— Значит, тебе будет несложно, — отвечает Эрик. — Если захочешь занять его место.
Меньше всего мне хочется стоять перед мишенью, но я не могу пойти на попятный. Я не оставила себе выбора. Я пробираюсь сквозь толпу неофитов, и кто-то толкает меня в плечо.
— Плакало твое хорошенькое личико, — шипит Питер. — Хотя нет, погоди. У тебя же не хорошенькое личико.
Я восстанавливаю равновесие и иду к Алу. Он кивает мне. Я пытаюсь ободрительно улыбнуться, но не выходит. Я останавливаюсь перед доской, и моя голова даже не достает до середины мишени, но это неважно. Я смотрю на ножи Четыре: один в правой руке, два в левой.
В горле пересохло. Я пытаюсь сглотнуть и смотрю на Четыре. Он всегда предельно собран. Он не заденет меня. Все будет хорошо.
Я вздергиваю подбородок. Я не отступлю. Если я отступлю, то докажу Эрику, что это не так просто, как я сказала; докажу, что я трусиха.
— Если ты отступишь, — медленно, осторожно произносит Четыре, — Ал займет твое место. Все поняла?
Я киваю.
Четыре, по-прежнему не сводя с меня глаз, поднимает руку, отводит локоть назад и кидает нож. Вспышка в воздухе — и затем стук. Нож вонзается в доску, в полуфуте от моей щеки. Я закрываю глаза. Слава богу.
— Сдаешься, Сухарь? — спрашивает Четыре.
Я вспоминаю широко распахнутые глаза Ала, его тихие всхлипы по ночам и качаю головой.
— Нет.
— Тогда открой глаза. — Он постукивает себя между бровей.
Я смотрю на него, прижимая руки к бокам, чтобы никто не заметил их дрожи. Он перебрасывает нож из левой руки в правую, и я вижу лишь его глаза, когда второй нож вонзается в мишень надо мной. Этот нож ближе, чем предыдущий, — я чувствую, как он вибрирует у меня над головой.
— Да ладно, Сухарь, — говорит Четыре. — Пусть кто-нибудь другой займет твое место.
Почему он пытается уговорить меня сдаться? Хочет, чтобы я потерпела поражение?
— Заткнись, Четыре!
Я задерживаю дыхание, пока он поворачивает последний нож в ладони. Его глаза сверкают, он отводит руку назад и отпускает свое оружие в полет. Нож летит прямо на меня, крутясь: лезвие — рукоятка. Мое тело застывает. На этот раз, когда нож вонзается в доску, мое ухо пронзает боль и кровь щекочет кожу. Я касаюсь уха. Он порезал его.
И, судя по его взгляду, нарочно.
— Я хотел бы остаться и посмотреть, все ли вы такие отчаянные, как она, — ровным голосом произносит Эрик, — но на сегодня, пожалуй, достаточно.
Он сжимает мое плечо. Его пальцы сухие и холодные, а взгляд заявляет права на меня, как будто то, что я сделала, его заслуга. Я не улыбаюсь в ответ на улыбку Эрика. То, что я сделала, не имеет к нему никакого отношения.
— Я буду за тобой следить, — добавляет он.
Страх покалывает меня изнутри — грудь, голову, руки. Мне кажется, будто слово «ДИВЕРГЕНТ» выжжено у меня на лбу и если Эрик будет смотреть достаточно долго, то сумеет его прочесть. Но он только убирает руку с моего плеча и уходит.
Мы с Четыре остаемся. Я жду, пока комната не опустеет и дверь не закроется, прежде чем снова взглянуть на него. Он идет ко мне.
— Твое… — начинает он.
— Ты сделал это нарочно! — кричу я.
— Да, нарочно, — тихо отвечает он. — И ты должна благодарить меня за помощь.
Я стискиваю зубы.
— Благодарить? Ты чуть не проткнул мне ухо, ты все время насмехался надо мной! Почему я должна тебя благодарить?
— Знаешь, я немного устал ждать, пока ты сообразишь!
Он сердито смотрит на меня, но его глаза все равно кажутся задумчивыми. Они поразительного синего цвета, очень темного, почти черного, с крохотной светлой искрой на левой радужке, у самого уголка глаза.
— Соображу? Соображу что? Что ты хотел доказать Эрику, какой ты крутой? Что ты такой же садист, как и он?
— Я не садист.
Он не кричит. Лучше бы он кричал. Я бы меньше испугалась. Он наклоняется к моему лицу, отчего я вспоминаю, как лежала в нескольких дюймах от клыков разъяренного пса во время проверки склонностей, и произносит:
— Если бы я хотел тебе навредить, ты не думаешь, что я бы это уже сделал?
Он пересекает комнату и вбивает нож в стол так сильно, что он застревает в столешнице, рукояткой в потолок.